За последние три месяца Климент очень устал. Старик явно хотел это скрыть, но после двадцати четырех лет дружбы ничто не могло ускользнуть от внимательного помощника. Он точно помнил, когда у него впервые появились эти дурные предчувствия. Как раз после посещения хранилища, где за запертой железной решеткой стоял старинный сейф.
— А я могу узнать, когда вы мне все объясните?
Папа поднялся с кресла.
— Сначала молитва.
* * *
Они покинули кабинет и молча прошли по четвертому этажу, остановившись перед открытой дверью. Находящаяся за ней часовня сверкала белым мрамором, окна, украшенные цветными мозаиками, изображающими крестный путь Христа, радужно переливались. Климент приходил сюда каждое утро для короткой молитвы. Никто не имел права мешать ему. Пока Папа общался с Богом, все остальное не имело значения.
Мишнер служил Клименту с начала его карьеры еще в те времена, когда энергичный немец стал сначала архиепископом, затем кардиналом, а затем государственным секретарем Ватикана. Он сам поднимался, рос вслед за своим наставником — от семинариста до священника, потом до монсеньора, но самый резкий скачок в его карьере случился тридцать четыре месяца назад, когда священная коллегия кардиналов избрала кардинала Якоба Фолкнера двести шестьдесят седьмым преемником святого Петра. Фолкнер сразу назначил Мишнера своим личным секретарем.
Мишнер знал, что Климент получил образование в послевоенной Германии, среди царящего тогда хаоса, и учился искусству дипломатии, служа церкви в таких неспокойных местах, как Дублин, Каир, Кейптаун и Варшава. Якоб Фолкнер был человеком необычайного терпения и обладал огромным трудолюбием. За все годы знакомства Мишнер ни разу не усомнился в силе характера и веры своего учителя и давно уже для себя понял, что если бы ему удалось выработать в себе хотя бы половину качеств, которыми обладал Фолкнер, то можно считать, что жизнь прошла не напрасно.
Климент закончил молитву, перекрестился, поцеловал крест, висевший у него на груди поверх белой сутаны. Сегодня молитва была недолгой. Папа тяжело поднялся со специальной подставки для колен, но задержался у алтаря. Мишнер молча стоял в углу, пока понтифик сам не подошел к нему.
— Я объясню все в письме к отцу Тибору. Я распоряжусь, чтобы он сообщил тебе все нужные данные.
Объяснения необходимости поездки так и не последовало.
— Когда я должен ехать?
— Завтра. Самое позднее — послезавтра.
— А может быть, не стоит? Может это поручение выполнить кто-то из легатов?
— Не бойся, Колин. Я не умру, пока тебя не будет. Возможно, я неважно выгляжу, но чувствую себя прекрасно.
Консилиум врачей Климента вынес данный вердикт не далее как неделю назад. После множества тестов было решено, что Папа не страдает никакими болезнями, которые могли бы подорвать его силы. Однако в частном разговоре личный врач Папы предупредил, что главную опасность для Климента представляют любые потрясения. Стремительное ухудшение здоровья Папы за последние несколько месяцев показывало, что его душу что-то терзает.
— Я не говорил, что вы плохо выглядите, Ваше Святейшество.
— А тебе и не нужно ничего говорить. — Умные глаза старика уперлись в глаза помощника. — Все здесь. Я научился их читать.
Мишнер отвел взгляд, указал на листок бумаги:
— Так зачем вам понадобился этот священник?
— Мне надо было увидеться с ним еще тогда, когда я впервые побывал в хранилище. Но тогда я удержался.
Климент помолчал.
— А теперь я не могу ждать. У меня нет выбора.
— Как может не быть выбора у главы Католической церкви?
Папа чуть отстранился и посмотрел на висящее на стене распятие. По обе стороны от мраморного алтаря ровным пламенем ярко горели две толстые свечи.
— Ты идешь сегодня на заседание трибунала? — спросил Климент, повернувшись к нему спиной.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Глава Католической церкови может выбирать, на какие вопросы ему отвечать.
— Вы сами приказали мне присутствовать на заседании. Так что, конечно, я там буду. Вместе с кучей репортеров.
— А она там будет?
Мишнер прекрасно знал, о ком именно говорит старик.
— Мне сообщали, что она просила аккредитацию на заседание трибунала.
