Ника, хоть и носила военную форму, к соблюдению требований устава относилась формально, понимая, что устав для армии, не армия для устава. Она не требовала от курсантов и солдат, охранявших Центр, чтобы те отдавали ей при встрече честь. Ей даже было забавно думать, что какой-то шутник придумал обозвать воинское приветствие отданием чести.
С этим была связана одна веселая история. Как-то дня через два после приезда сюда она столкнулась в дверях с бойцом, несшим коробку с каким-то хламом, и, как всякий нормальный человек, уступила дорогу и придержала дверь. Боец, видимо не увидевший из-за большой коробки ее знаков различия и звезды на рукаве, сказал: «Спасибо». И пошел дальше. Все бы ничего, но эту сцену видел один капитан. Его просто заклинило оттого, что боец так повел себя по отношению к ПОЛИТРУКУ. Он остановил бедного солдата и начал читать ему мораль, мол, надо было пропустить товарища политрука и отдать честь. Благо Ника уже была знакома с этим капитаном, поэтому вступилась за парня, а когда он ушел, описала, что в ее понятии означает фраза «отдать честь». К счастью, у капитана с чувством юмора было все в порядке, поэтому, отсмеявшись, они с политруком разошлись по своим делам.
Ярошенко ждал ее в кабинете замначальника Центра.
— Товарищ старший майор государственной безопасности, политрук Иванова по вашему приказанию прибыла, — четко по уставу отрапортовала вошедшая женщина.
— Здравья желаю, Ника Алексеевна, — ответил Ярошенко. Официальный тон и никаких эмоций – что поделаешь, служба есть служба.
— Товарищ майор, — обратился он к заместителю начальника Центра, — нам необходимо переговорить с товарищем Ивановой с глазу на глаз. Информация секретная, поэтому не могу огласить ее при посторонних.
Такой «прозрачный» намек майор понял сразу. Встал, надел шинель и со словами: «Пойду, проверю учебный процесс» скрылся за дверью.
— Эх, Леша! — Ника тут же обняла «грозного ГБ-шника».
Он прижал женщину к себе.
— Привет, любимая… Ника Алексеевна. — И чего в его голосе было больше – шутки или нежности, — не различить. И того и другого поровну.
— Опять тебя черти по всему Союзу носят. — Женщина – это прежде всего женщина, даже если и на ней военная форма. И нет для женщины большего счастья, чем то, когда рядом находится любимый человек. — А сюда – так, по ошибке забрел?
— На самом деле ехал к тебе. Ну, разве что попутно, кое-что по работе решить. Как тут тебя, не обижают? — перешел на веселый тон Алексей.
— Да пытались, — подыгрывала ему Ника, — правда, после того как двоих «Скорая» увезла, а начальство в момент поменялось, меня здесь все резко полюбили. Платонически…
— Ну вот, дожился! А я тебе же самое главное не сказал. Завтра сюда товарищ Берия приедет. Прошлый раз с тобой побеседовать ему не удалось, вот решил теперь. Да и посмотреть, что тут у вас поменялось после смены начальника, тоже интересно.
— Так ты приехал шефу встречу обеспечивать, — усмехнулась Ника. — Типа ты впереди паровоза… Ну-ну…
— О том, что Лаврентий Павлович завтра приедет, знает только начальник Центра, вот теперь и ты тоже. Информация секретная, так что сама понимаешь. — Голос Ярошенко изменился. Он снова превратился в старшего майора госбезопасности.
— Нет, пойду всей стране разбалтывать: завтра Великий День – к нам едет «Великий и Ужасный»!
— Дошутишься ты, товарищ политрук!
— Ага, а Гагарин – долетался!
Кто такой Гагарин и почему он долетался, Ярошенко опять не узнал – их разговор был прерван стуком в дверь.
— Товарищ старший майор госбезопасности, вас к телефону. Из Москвы звонят. — Голос дежурного положил конец их идиллии.
— Ладно, иди, — пересилила себя Ника. Ей очень не хотелось именно сейчас отпускать этого человека. — Береги себя, Леша… если сможешь.
На душе вдруг стало грустно и одиноко. «Нельзя тебе было влюбляться, — в сотый раз упрекнула она себя, — нельзя… но очень хочется… а значит – люблю!»
Ника
На следующий день у нас была запланирована встреча с Берией. Правда, об этом в Центре пока никто не знал, а зачем? Меньше знаешь – крепче спишь.
Центр спал, когда утреннюю тишину разметал шум въезжающих машин. Я выглянула в окно. Машины остановились за углом, возле главного входа, но снежная завируха, поднятая с утра с белой своей постели, никак не хотела успокаиваться. От этой белой пелены стало тревожно и грустно. Вот так и рвется покров привычной уже круговерти. Что там, за этой метелицей… люди… или бездушные машины, ориентированные на победу любой ценой.
