- Да, да!.. - восторженно откликнулась Юнна. - Как ты думаешь, когда это будет?
- К моему двадцатилетию, вот увидишь! - убежденно воскликнул Мишель. К 25 октября 1919 года.
- Мы счастливые... Какие мы счастливые! Родиться в такое необыкновенное, неповторимое время!
Потом он проводил Юнну и долго смотрел ей вслед.
Она такла в темноте, а он все равно угадывал, что это она. Юнна сказала ему на прощание, что теперь не скоро увидится с ним: вместе с мамой едет на лето к тетке под Тарусу.
И вот ее все нет и нет...
Голоса посетителей кафе переплетались, смешивались, сквозь волны то нараставшего, то утихавшего гула прорывались выкрики, женский смех, перезвон бокалов, пьяные всхлипы.
- У меня в чернильнице сидит дьявол, - радостно объявил сидевший неподалеку от Мишеля густобровый человек с подвижным, по-обезьяньи вертким лицом. - Дьявол все время искушает меня писать наперекор установившемуся мнению.
- Бесполезно, однако, вбивать гвозди скрипкой, - уныло отозвался его сосед - бледнолицый массивный флегматик.
- Но я с гордостью скажу кому угодно: не суйте мне в рот оглоблю! Лучше посадите меня, чем отнимать свободу!
- И посадят, - спокойно пообещал флегматик. - Этот ваш дьявол выберется из чернильницы и притащит вас прямехонько по известному адресу.
- Что вы имеете в виду?
- Лубянку.
Густобровый оторопело заморгал ресницами.
- Вы что же... имеете отношение?
- Самое непосредственное, - пробасил флегматик.
Густобровый заерзал в кресле.
- То есть?
- Сидел. Был отпущен. Но не уверен, что не попаду снова. Потому и спешу уничтожать бифштексы.
- Барсук! - неожиданно взвизгнул густобровый. - Провокатор!
- Барсук? - рассеянно осведомился флегматик, смачно жуя жесткое с кровинкой мясо. - Какой барсук?
- Жирный! - противным дискантом уточнил густобровый.
- Господа, ананасиком пахнет! - плотоядно воскликнул сидевший у окна благообразный старичок в манишке, почуяв, что ссора принимает все более острый характер.
- Предполагал, у таких, как вы, фантазия богаче.
Опрометчиво! - изрек флегматик, аккуратно, со вкусом вытирая салфеткой лоснящиеся губы.
- Милостивый государь, в былые времена я потребовал бы от вас удовлетворения... - снова заерзал густобровый. - Я представляю солидную газету и, да будет вам известно, не позволю...
- Журналист! - фыркнул флегматик, - В ассенизаторы, батенька, в ассенизаторы!
- Нет, с этим бурбоном невозможно сидеть! - отчаянно воскликнул журналист. - Человек со смутной биографией! Отравляющий жизнь на полверсты вокруг...
Чека не ошибется, если...
- Катись ты, - благодушно прервал его флегматик. - Не мешай наслаждаться...
Журналист вскочил и, поискав глазами свободный столик, подбежал к Мишелю:
- Не смогу ли я предложить себя в качестве вашего соседа? - спросил он заискивающе.
- Сделайте любезность, - приветливо ответил Мишель.
Журналист поспешно схватил кресло и плюхнулся в него.
- Вас не возмущают такие типы? - ища поддержки у Мишеля, спросил журналист.
- Жизнь настолько прекрасна, что, право, не стоит омрачать ее думами о чем-то неприятном, - беззаботно ответил Мишель. - Выпьем лучше за жизнь!
Журналист оказался на редкость словоохотливым. Он скакал с одной темы на другую, ничуть не заботясь о том, чтобы довести до конца хотя бы одну из них.
- Вы, кажется, впервые в этом кафе? - спросил Мишель.
- Что вы, что вы! - замахал руками журналист. - Просто нам не довелось обратить друг на друга внимание.
Я часто хожу сюда. Хожу, чтобы сражаться с человеческой подлостью, тупостью и коварством, - провозгласил он, радуясь, что нашел внимательного собеседника. - Нет для меня слаще минут, чем те, в которые я, обличив подлеца, тут же представляюсь ему: "Я - Афанасий Пыжиков!"
- Пыжиков? - переспросил Мишель. - Читал, как же...
- Порой мне бросают упрек: "Что ты хочешь этим сказать? Ты знаменитость?" Я отвечаю: глупости, просто я не отношусь к породе флюгеров! Но послушайте, этот барсук пзрек умные слова: бессмысленно вбивать гвозди скрипкой. Какой философ! Я вижу его насквозь:
он жует свой бифштекс и спокойненько подсчитывает, сколько времени еще продержатся большевики.
