Юнна вошла медленно, точно слепая. Остановилась возле порога, приготовившись к самому худшему.
- Вы окончательно решили связать свою судьбу с ВЧК? - спросил Дзержинский.
- Да, - тихо ответила Юнна.
- И понимаете ее цели?
- Да, - кивнула Юнна. - Защищать революцию.
- В общем верно. Мы - солдаты революции. Вы станете таким солдатом, если сердце ваше будет чистым и преданным. Запомните это...
- Запомню... - как эхо повторила Юнна, все еще не веря своему счастью.
- Остальное вам объяснит товарищ Калугин. Кстати, вы бывали на митингах, где выступал Владимир Ильич?
- Нет.
Дзержинский открыл ящик стола, достал книжечку.
- Прочитайте вот эту речь Ленина, - протянул он брошюру. - И сравните с речами Спиридоновой.
- Разве у них есть расхождения?
- А вы почитайте, - повторил Дзержинский.
Калугин приоткрыл дверь, пропуская Юнну.
- Задержитесь на минутку, - сказал ему Дзержинский. - Что нового удалось узнать о Громове?
- Пока ничего, Феликс Эдмундович, - виновато сказал Калугин. - Поручено Мишелю Лафару. Жду со дня на день.
- Не упустите Громова, - предупредил Дзержинский. - Спрос прежде всего с вас.
- Есть! - вытянулся Калугин.
- Эти бумаги я уже просмотрел, - сказал Дзержинский, возвращая папку Калугину. - В том числе и извещение о гибели штабс-капитана Ружича. На всякий случай попробуйте навести дополнительные справки через Питер.
- Хорошо, Феликс Эдмундович.
- А что касается Юнны, попрошу вас взять над пей шефство. Подумайте, как лучше приобщить ее к работе.
Наметки доложите Петерсу.
- Есть.
Юнна ждала Калугина в приемной. Они прошли по длинному полутемному коридору в небольшую комнату, где стояло четыре стола. Три из них были пусты, а за одним сидел черноволосый паренек с веселыми, сгорающими от любопытства глазами.
Прежде чем инструктировать Юнну, Калугин вызвал паренька в коридор и негромко сказал:
- Вот что, Илюха. К утру чтоб на столе у меня лежал Мицкевич.
- Мицкевич? - удивился Илья: Калугин всегда сетовал на то, что до книг у него не доходят руки. - Вы будете читать Мицкевича?
- Буду! - рассердился Калугин. - Чего разулыбался?
- Время же не сможете выкроить...
- Выкрою, чего бы это ни стоило! - отрезал Калугин.
8
Гроза, бушевавшая над городом весь день и весь вечер, приутихла, отступила в подмосковные леса, напоминая о себе лишь дальним обессиленным гулом. Стало непривычно тихо.
Ночью здание ВЧК на Лубянке замерло: день, заполненный тревогами и заботами, ошеломляющими событиями, был позади.
Не каждая ночь была столь щедрой, большинство были беспокойнее дня, но если выдавалась такая, как нынешняя, Дзержинский заставлял ее работать на себя.
В ту ночь он, вопреки привычке, не сразу смог настроиться на работу. Чувство одиночества и грусти, столь несвойственное ему, на миг сжало сердце. Нервное напряжение не покинуло его и сейчас, когда, казалось, можно сделать передышку, забыть о делах и заботах.
Часы в кабинете гулко пробили полночь. Он любил слушать бой часов, когда оставался один, - звуки их напоминали детство. Звенел ветер в соснах, горели звезды в холодном небе, а мать читала вслух книгу, которой, казалось, не будет конца...
Дзержинский прошелся по кабинету, взглянул на кровать, стоящую за ширмой. Мысль об отдыхе рассердила Дзержинского, и он, нахмурившись, торопливо вернулся к столу.
Открыв боковой ящик, он извлек стопку газет. Почти в каждой газете была статья или речь Ленина.
Одну из них Дзержинский перечитывал несколько раз.
И не только потому, что в ней говорилось о самом насущном и животрепещущем - о главных задачах текущего момента, но и потому, что статья была созвучна настроению Дзержинского, вызывала в нем неукротимую жажду действия. Строки ее, призывные, как революционный марш, были рождены для того, чтобы зажечь на борьбу за будущее.
Дзержинский знал, что Владимир Ильич писал эту статью в поезде в ночь на одиннадцатое марта, когда правительство переезжало из Петрограда в Москву.
Дзержинский представил себе и ту ночь, и тот поезд, и глухие леса по обе стороны полотна, спящие в снегах, и подслеповатые огоньки на редких станциях, и часовых в тамбурах, и маленькое купе, в котором бодрствовал Ильич.
