— Приезжай!—воскликнул Роупер.—Я вступил в лейбористскую партию.
— Ты вступил…
Отбой. Роупер вступил… Вот так нечаянная радость. Страны НАТО снова могут спать спокойно. Кто может быть безопасней Роупера, вступившего в партию, из которой формируется правительство Ее Величества или оппозиция? Все, конец тошнотворным покаяниям, больше не придется, тяжело дыша, клясться, что Бога-нет-раз-Он-не-наказал-Англию, когда, сжимая в каждой руке разгоряченную Бригитту, погружаешь раскаленную ложку в восхитительный кувшин с медом. Я решил поехать. Эркер сверкает, веселье в разгаре. Дверь открыла какая-то брюнетка. Холл хорошо освещен: тонковата, бледновата, одета без выкрутасов—твидовая юбка, желтый джемпер.
— А, вы, наверное… В холле появился Роупер.
— Приехал, наконец!
Его взъерошенные, торчащие во все стороны волосы напоминали шевелюры первых рабочих лидеров. Роупер попросил прощения за запах клея: гостиную со столовой он соединил лишь пару дней назад. А вот и друзья: Бренда Каннинг, позвякивающая дешевым браслетом рыжая хохотушка в отсвечивающих очках; застенчивый Шоу, работает вместе с Роупером; Питер—нет, извиняюсь—Пол Янгхазбанд, бренчащий на гитаре толстяк, приветливо улыбается; Джереми Кавур, высокий, с трубкой, волосы густые, с проседью, слева пробор. Прочие.
— Это, скорее, не вечеринка,—сказал Роупер.—а рабочее собрание нашей группы.
На столе сыр, хлеб, банка маринованных огурцов и несколько бутылок светлого пива.
— Над чем вы работаете?—спросил я.
— Мы говорили о том, что нам, ученым, следует сообща написать нечто на тему «Социализм и наука». Мы еще не сошлись в названии, правда, Люси?—Люси оказалась впустившей меня брюнеткой, которую он не представил, видимо, полагая, что фактически мы уже знакомы и не нуждаемся в дополнительных формальностях. Эта самая Люси стояла рядом с Роупером и, как мне показалось, слегка прижималась к нему бедром. «Ага, значит, не просто друзья»,—подумал я. Посмотрев на Люси внимательнее, я нашел, что она не так уж плоха: широкий рот (благородство), просвет между зубами (чувственность), узкие глаза (проницательность), высокие брови. Изящная, с приятным южно-лондонским выговором. Славная девочка, но куда ей до Праматери, до грубочувственной Бригитты! Дома было прибрано, и впустила меня именно Люси.
— Принести вам пива?—спросила она.—Ничего другого у нас, по-моему, нет. Я отметил «у нас» и сказал:
— Да, и если можно, в кружке.
Заметив, что Роупер смутился, я воскликнул:
— Какой я болван! Конечно, у тебя не осталось ни одной кружки. Stein![56] Что ж, время собирать камни.
Из угла комнаты тотчас отозвался тщедушный, ученого вида человек с кругами под глазами:
— Не осталось камня на камне! Бедняжка Гертруда…[57]
Толстяк с гитарой (Питер? Пол?) тотчас выдал дурацкую импровизацию на мотив «собачьего вальса»:
— Einstein, и Weinstein, и Kleinstein, и Schweinstein, и Meinstein, и Deinstein, и Seinstein, и Rheinstein[58].
Роупер посмотрел на меня с довольной улыбкой: какие у него теперь остроумные и образованные друзья! Всем этим молодым ученым было уже за тридцать, но or вечеринки им требовалось не больше, чем школьникам,—легкого пива и пения под гитару. Мне тоже принесли легкого пива. Я поблагодарил Люси. «Винни, а тебе что принести?»—спросила она у Роупера. Ах, значит, все-таки есть выбор? А говорила, что у них только пиво. «Стаканчик лимонада»,—сказал Роупер. Хорошо хоть, что потерю Бригитты не заливает спиртным. Или заливает? Может быть, Люси как раз за ним и присматривает? Люси ушла на кухню.
— Она называет тебя Винни?—спросил я у Роупера.
— Это уменьшительное от Эдвин.
— Сказал бы раньше, а то двадцать лет мучаюсь, Эдвином тебя называю!
— Неужели двадцать? Как летит время!
— Ты что-нибудь предпринял для развода?
— Ничего не требуется. Мы живем порознь уже три года. Сейчас бы та история не повторилась. Гераклита читал? Все течет. Дважды в одну и ту же реку не войти. А жаль. Очень жаль. Бедная девочка.—Предвидя надвигающуюся Weltschmerz[59], я его перебил:
— А как насчет этой девочки?
— Люси? Люси—моя опора. Настоящий друг, но не больше. Иногда мы вместе ходим в какой-нибудь ресторанчик, но, бывает, она и дома для меня что-нибудь приготовит. Она страшно умная.
