— Не знаю, — равнодушно сказал Ангел. — Придет срок, скажу.
— Вот опять!.. А когда он придет? Ты же провидец…
— Я могу вообще заткнуться, — обиделся Ангел. — Сам выбирайся из дерьма. Ты же у нас умный мальчик, ты только прикидываешься психом, тебе так удобнее — ни хрена не хотеть, жить ползком: нас не трогай, и мы не тронем. А все твое липовое сумасшествие — это только я, Ангел, без которого ты и шага бы не шагнул, слова верного не сказал. А когда я возник?
— Не помню, — соврал Ильин. Знал, что Ангел прав, а соглашаться не желал, унизительно было.
— Врешь, помнишь! Когда тебя первый раз на Лубянку приволокли и в камеру сунули — тогда. Помнишь, Ильин, ты на табуретку сел, а там, в камере, кроме табуретки, и не было ничего, табуретка и параша в углу, кровать на день к стене присобачивалась, так ты ручонками головку обхватил, пригорюнился, страшно тебе стало. Конечное дело, раньше, в Той жизни, ты это зданье на красивой «Волге» легко облетывал, раньше ты о нем и не думал, а здесь, в Этой жизни, первый день в столице — и на тебе: камера, параша, следователь, свет в глаза, пытки…
— Не было пыток, не ври.
— Это потом ты узнал, что нынче гебисты по морде уже не лупят, иголки под ногти не загоняют, немодно стало, фу. А когда в камере на той табуретке в штаны накладывал, то о пытках только и думал. Думал, а, Ильин?.. Думал, думал, а головка-то еще слабенькая была, еще только месяц после аварии прошел, ты еще и вправду психом был, по припадку — на день, потому и меня на помощь призвал. А я что? Я как юный пионер, то есть скаут. Меня зовут — я иду. Служба. Но благодарность-то должна быть или нет, должна или нет, спрашиваю?..
Приспела пора выпить пивка. Ильин встал, подошел к холодильнику — это великан Тит прямо от пульта до пивных запасов дотягивался, а Ильин ростом не вышел, потому, кстати, в свой час в авиацию и подался, там низенькими не брезгают, — достал банку «Хейнекена», выстрелил замком. Глотнул, креветкой заел, хорошая уродилась креветка, сочная, не соврал Тит.
Вернулся к пульту, глянул на приборы: все путем.
— Должна, — сказал Ангелу. — Я тебе, кстати, и благодарен, ты что, не знаешь? Только не думай, что облагодетельствовал меня по гроб жизни. Ты мне обязан не меньше, чем я тебе. Есть я — есть ты.
— И наоборот, — не смолчал Ангел, добавил реплику на финал.
— И наоборот, — согласился Ильин. Он тоже не хотел уступать финальной реплики. — Мы взаимозависимы, а посему…
Что посему — не объяснил, поскольку зазвонил телефон. Но не городской, опасный, по которому, не исключено, гебисты Тита и словили, и Ильина могли запросто словить, а зазвонил местный, «российский» — так называл его Тит, аппарат без диска, висящий на стенке рядом с холодильником.
Ильин опять встал, взял трубку.
— Слушаю, — сказал.
— Ангел? — вкрадчиво спросили из трубки. — Дело есть.
— Это не Ангел, — машинально ответил Ильин и только тогда пришел в ужас, чуть трубку не выронил, хотя это и банально до скуки — трубки от страха ронять.
Впрочем, он и не выронил. Растерянно сказал Ангелу:
— Это тебя…
Никто в мире — ни одна собака! — не знал о существовании Ангела, даже Тит не подозревал, поскольку сам Ангел того не хотел, чужд был земной славе, да и Ильин его не афишировал, считал: что, блин, мое, то, блин, мое. А тут… Но Ангел-то, небожитель хренов, даже и не удивился ничуточки, будто только и ждал звонка по местному тайному телефону.
Сообщил в трубку:
— Ну, я…
— А чего ж врешь, что не ты? — грубо поинтересовались оттуда. — Ты нам баки не крути, ты нас знаешь, мы тебе сами что хошь открутим, если крутить станешь. Так что не крути. Ангел, маши крыльями, лететь пора. Уловил мысль?
Ильин не знал, как Ангел, а сам-то он ни черта не уловил, никакой мысли. А Ангел, напротив, ничему не удивлялся, слушал телефонное мелкое хамство с тихой усмешкой и даже спросил заинтересованно:
— И когда лететь-то?
— А скажут, — ответили. — А сообщат, когда в самый цвет выйдет. Вот-вот. Жди.
— Кто сообщит?
Ильин по-прежнему пребывал в описанном выше состоянии «выроненной трубки» и лишь мог слегка восхищаться непробиваемым апломбом Ангела. Хотя и понимал, что давно пора прекратить восхищаться впустую: на то он и Ангел, чтобы знать все, что сдвинутому по фазе Ильину ни в жизнь не постигнуть. Что-то, выходит, опять знал, Ангел умный…
