— Минут пять, — сказал Дан. — А может, и больше. Может, целый час.
— Вы, наверно, выпили? — спросила женщина, но не было в ее вопросе привычного презрения к пьяному мужику, а слышалось некое сочувственное понимание: мол, я приму вашу шутку, но объясните мне ее подоплеку, если это и вправду шутка.
— Выпил, — сознался Дан, — но самую капельку, — ему почему-то нравилось отвечать женщине, и шутить ему тоже хотелось, несмотря на мрачную погоду, скорее вопреки ей. — Совсем малую капельку красного вина, но она сместила мое понятие о времени, и минута для меня сейчас равна часу и наоборот.
Произнес так, послушал себя со стороны: каково? А оказалось — никак.
— Вы очень трезвый, очень мокрый и очень замерзший человек, — сказала женщина, и в голосе ее не было ни улыбки, ни сочувствия, лишь констатация факта. — Когда доберетесь до дому, то непременно примите ванну, выпейте горячего чая и можете позволить себе несколько капелек воспетого вами напитка.
Вот вам удобный повод для флирта: «ночь, улица, фонарь» и двое — мужчина и женщина, Он и Она, и Она не прочь поддержать беседу, поначалу легкую и безрассудную, а что потом — не к чему загадывать… Но подобная мысль показалась Дану обманной, слишком поверхностной, пустоватой; он чувствовал, что женщина просто поддерживает разговор — не больше! — и будь на его месте иной или иная, все вышло бы точно так же: встретились на мгновение, перебросились десятком малозначащих фраз и разошлись, тут же забыв друг о друге. Добрая приветливость случайных прохожих — исконно русская, черта, к сожалению, забытая ныне, даже вызывающая порой удивление в суетливой городской беготне…
— Я бы с радостью последовал вашему совету, — улыбнулся Дан, размягченный собственными мыслями, — но для этого надо сначала доехать до дому. А троллейбуса нет и не предвидится.
— Почему не предвидится? — удивилась женщина, и удивление ее показалось Дану не наигранным — вполне искренним. — Сейчас подойдет.
— Прямо сейчас? — Дан все же пытался шутить. Но женщина не приняла шутливого тона.
— Прямо сейчас, — серьезно сказала она. — Закройте глаза и сосчитайте до десяти. Ну, закройте, закройте, что вам стоит…
Дан послушался. Зажмурился, крепко-накрепко стиснул веки, принялся считать:
— Один… два… три…
На счете «девять» женщина — некому больше! — резко потянула его за локоть в сторону от дерева, он не ожидал этого, чуть не потерял равновесие, но устоял, удержался на своих двоих, открыл глаза и машинально закончил:
— Десять!
К остановке бесшумно подплыл пустой троллейбус, похожий одновременно и на пароход и на аквариум, обдал водой из-под колес ствол липы, где только что стоял Дан и откуда женщина предусмотрительно увела его — все посуше будет.
— Пожалуйста, — сказала женщина, — заходите.
Как домой пригласила — гостеприимно и буднично, без всякой торжественности, и Дан — дурак дураком — вымолвил растерянно:
— Спасибо, — подсадил женщину и сам влез.
— Единый, — сказала женщина громко, чтобы водитель услышал ее.
— Единый, — эхом подтвердил Дан.
— Предъявлять надо, граждане, — прохрипел над ними Динамит.
Предъявили. Сели рядышком — благо все места свободные. Помолчали.
— Вам далеко ехать? — спросил Дан.
— Не очень, — ответила женщина. — А вам?
— Мне до Самотеки.
Опять помолчали. Водитель исправно объявлял остановки, кто-то входил и выходил, кто-то шумно смеялся на задней сиденье, потом смех утих… Дан не следил за троллейбусной ночной жизнью, она текла как бы мимо него, не задевая, даже не очень-то обнаруживая себя.
— А что вы так поздно и одна? — спросил Дан, изумляясь собственной бестактности.
— Дела, — спокойно сказала женщина. — А вы что?
— Я в гостях был. У друзей. У них сыну три года стукнуло. Его зовут Антон.
— Друга?
— Нет, сына. А друга зовут Валерий Васильевич. А его жену зовут Инна. А его тещу, которая целыми днями сидит с Антоном, зовут Марфа Петровна.
— Редкое имя…
— Да уж… У меня тоже редкое имя. Знаете, какое?
— Какое?
— Даниил. А короче — Данила. А общеупотребительно — Дан.
Женщина внимательно оглядела Дана, изучающе оглядела.
— Что-нибудь не так? — спросил Дан.
— Вам, вероятно, лет тридцать?
