Когда Левшина начинала орать, я вздрагивала и инстинктивно поджимала ноги. Эта привычка, увы, закрепится и останется на всю жизнь, впоследствии мне так и не удастся перебороть непроизвольное поджимание ног при волнении.
Однажды мое терпение иссякло. В ночь, когда работала Левшина, девчонки, как обычно, пошли мыть полы. Я, лежа в постели, услышала, как она говорит девчонкам в коридоре, чтобы те не таскали Черемновой хлеба, иначе не выдаст им вкусного копченого сала. Я почувствовала внутри себя какой-то вязкий страх, в глазах защипало, а в следующую секунду во мне вскипела ярость. Возле кровати на стуле у меня стояла эмалированная кружечка с водой, и я, обезумев от обиды, начала швырять эту кружечку на пол. Ходячая девочка, находившаяся рядом со мной, поднимала кружечку и ставила обратно, а я снова кидала ее. Левшина, услышав звон бросаемой кружки, потребовала объяснений. Девочка вынуждена была выйти из палаты и признаться, что это я кидаю кружку. Я слышала, как Левшина несколько минут молчала, видимо, осмысляя мой протест и перемалывая собственные эмоции, потом заорала, привизгивая:
– Черемнова, если бросишь еще раз кружку, завтра пожалуюсь на тебя воспитателям!
– Иди, жалуйся хоть Деду Морозу… – прошептала я, давясь слезами. – А я пожалуюсь солнышку!
Больше пожаловаться было некому, но от этой спасительной мысли мне полегчало.
В феврале 1965-го открылся административный корпус, который строили почти год. Кроме директорского кабинета, бухгалтерии, столовой для ходячих, там оборудовали клубную комнату с телевизором – единственным на весь детдом.
В марте в честь Женского дня в эту комнату созвали ребятню – посмотреть только что купленный телевизор. В игровой, где мы в это время находились в своём корпусе, стоял веселый гомон. Договаривались, кто из ходячих поможет добраться неходячим, обсуждали, какой фильм пойдет по программе.
Узнав, что меня не берут, я расплакалась. Очень-очень хотелось посмотреть, что же это такое телевизор? Дома у нас телевизора не было. Я, вконец исплакавшаяся, лишь обессилено хрюкала, когда в игровую комнату вошла воспитательница Нелли Семеновна.
– Тома, ты чего плачешь? – удивилась она.
– Я тоже хочу к телевизору… смотреть кино… – призналась я ей, приостановив поросячье хрюканье.
– Мы бы вас, колясников, взяли, да на улице еще холодно. И вдруг кто-нибудь из вас в туалет захочет, как тогда быть? – спросила она.
– Нет, не захочу, я могу терпеть, я дотерплю до своей палаты, – заверещала я, и надежда затеплилась в моей душе.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – пообещала Нелли Семеновна, погладив меня по голове. – Сейчас договорюсь с нянечками и попрошу пацанов, чтобы отнесли тебя в клуб.
Няни завернули меня в одеяло, нахлобучили на голову чью-то зимнюю шапку, два взрослых пацана подхватили мою «безногую» коляску и притащили в клуб.
Не буду описывать, в какой шок поверг меня телевизор – чудо техники 20-го века. Я не могла отвести глаз от экрана с мелькавшими на нем фигурками, и от чрезмерного волнения и восторга впервые в жизни описалась в одеяло. Оказалась, что не я одна такая. Многие ребятишки вернулись с просмотра кино мокрыми. Однако нас никто не отругал за это, и так как няня Левшина в тот вечер не работала – а уж она бы точно разразилась скандалом – обошлось без криков.
Сегодня, когда телевизор стал повседневностью, и цветные модели вытеснили черно-белые, я с улыбкой вспоминаю тот первый в моей жизни телепросмотр. С улыбкой и с благодарностью тем, кто устроил мне этот праздник.
Потом нас по выходным дням регулярно носили к телевизору смотреть мультики. Какая же это была радость для колясочников!
Мои родичи выбрали удобный вариант жизни, в котором не нашлось места моим интересам и желаниям, хотя соблюдали приличия и иногда навещали. От этого мне становилось даже хуже, чем тем, у кого и вправду не было никого из родителей. Сегодня статус, подобный моему, именуется «социальная сирота» – родители наличествуют и даже время от времени проявляются, но это мало что меняет в горькой сиротской жизни. Получалось нелепо и неловко – приезжала здоровая красивая женщина, торопливо вытаскивала из сумки что-то в бумажке, клала на тумбочку, говорила мне что-то поучительное, уходила поболтать с воспитателями «о своем, о женском», уезжала, порой даже не попрощавшись.
