– Я рад, что приехал ваш отец. Полагаю, ему сейчас сложно?
– Вы очень добры к нему, – ответила Каэдэ. – Мы высоко ценим ваше внимание и заботу.
Ей показалось неприличным обсуждать душевное состояние отца с благородным человеком, но Фудзивара настаивал:
– Он часто впадает в тоску?
– Временами отца охватывают приступы отчаяния. Смерть жены, война…
Каэдэ посмотрела на отца, который возбужденно разговаривал с актерами. Глаза его сверкали, и он в самом деле казался сумасшедшим.
– Вы в любой момент можете обратиться ко мне за помощью.
Она смущенно поклонилась, понимая, какую честь оказывает ей хозяин. Каэдэ никогда не находилась в обществе такого количества мужчин и чувствовала, что ей здесь не место, но не могла найти подходящего повода, чтобы удалиться. Фудзивара искусно поменял тему.
– Как вы находите Мамору? На мой взгляд, он многому от вас научился.
Каэдэ перевела взгляд с отца на молодого человека, который стал снова мужчиной, хотя не утратил следов своей женской роли.
– Нечего сказать, – наконец произнесла она. – Он великолепен.
– И все-таки?
– Вы крадете все у нас.
Каэдэ хотела ответить непринужденно, но сама не заметила, как язвительная фраза вылетела из ее уст.
– У вас?! – повторил он удивленно.
– Я о мужчинах. Вы берете все от женщин. Даже нашу боль – боль, которую сами причиняете – присваиваете и выдаете за собственные чувства.
Фудзивара пристально вгляделся в ее лицо:
– Я никогда не видел более естественной и трогательной игры, чем у Мамору.
– Почему женские роли не исполняют женщины?
– Любопытная идея, – ответил он. – Вы считаете, что сыграете достоверней лишь потому, что эти чувства якобы вам знакомы? Однако мастерство актера состоит в выражении эмоций, которых он не изведал, и именно в этом заключается его гениальность.
– Вы ничего нам не оставляете, – сказала Каэдэ. – Мы отдаем вам наших детей. Разве это не справедливый обмен?
Девушке снова показалось, что он видит ее насквозь.
Мне он не нравится, подумала Каэдэ, несмотря на всю свою притягательность. Не хочу иметь с ним ничего общего, как бы ни настаивала Шизука.
– Я обидел вас, – заметил он, словно прочел ее мысли.
– Я слишком ничтожна, чтобы господин Фудзивара заинтересовался мной, – заявила она. – Мои чувства не имеют никакого значения.
– Меня глубоко волнуют ваши чувства: они всегда столь самобытны и непредсказуемы.
Каэдэ ничего не ответила. Тогда Фудзивара продолжил:
– Вы должны приехать на нашу вторую пьесу. Она называется «Апумори». Мы ждем возвращения флейтиста. Он старый друг Мамору, приедет со дня на день. Вы знаете это произведение?
– Да, – ответила она и задумалась над трагедией. Беспокойные мысли не покидали Каэдэ, когда она ложилась спать в комнате для гостей с Аи и Шизукой: молодость так красива и талантлива в музыке, жестокий воин убивает человека и забирает его голову, а затем раскаивается и становится монахом, который ищет мира у Просветленного. Она представляла себе дух Апумори, который взывал из тьмы: «Помолись за меня. Отпусти мою душу».
От странного возбуждения, от рожденных пьесой чувств, от позднего часа Каэдэ не находила себе покоя. Она думала об Апумори, о флейтисте, витала на грани бодрости и сна, улавливая доносящиеся из сада звуки флейты. Это напомнило ей о чем-то неуловимом. Каэдэ уже погружалась в мир грез, успокоенная музыкой, как вдруг кое-что поняла.
Она тотчас проснулась. Звучала та же мелодия, которую она слышала в Тераяме. Молодой монах, показывавший им картины, несомненно, исполнял тот же полный тоски и боли мотив.
Каэдэ скинула одеяла, тихо встала, проскользнула мимо бумажной ширмы и прислушалась. Раздался легкий стук в дверь, скрип дерева, голос Мамору, голос флейтиста. В конце коридора лампа слуги на мгновенье осветила их лица. Сомнений не оставалось. Это был тот самый молодой монах.
– Что случилось? – прошептала Шизука. Каэдэ закрыла ширму и опустилась на колени.
– Там монах из Тераямы.
– Неужели?
– Он и есть долгожданный флейтист.
– Макото, – сказала Шизука.
– Я даже не знаю его имени. Он узнает меня?
– Как же можно забыть? – ответила Шизука. – Мы уедем рано утром. Ты должна сослаться на плохое самочувствие. Нельзя допустить, чтобы он случайно увидел тебя. Попытайся уснуть. Я разбужу тебя на рассвете.
