Наконец, проводник замолчал, и в наступившей вдруг тишине – такой полной, что выпадала в осадок в виде тысячи разных звуков: кваканья, щелканья, чавканья, – он развернул страницу…
– Смотрите, цапля! – встрепенулась Карина, и все подняли головы. Прошло минут пять.
– Как летела эта ваша цапля? – внезапно спросил Муравлеев, отрываясь от определителя.
– Она летела совсем низко, вот тут, – с упреком сказала Карина, – разве ты не заметил?
–
Как она летела? – еще раз спросил Муравлеев. – Втянув голову и вытянув ноги? Или вытянув и то, и другое? Тут пишут, что, вытянув шею, ваша цапля – не цапля. А журавль.
Однако, к его удивлению, поздно ночью они опять сидели в баре, и Карина говорила:
– А где же грабы? Помнишь, в природоведеньи, буки и грабы? Но что-то, куда я ни езжу, буков полно, а грабов не видно. Ты встречал когда-нибудь граб?
И Муравлеев к ней даже и потянулся, тем более она сидела так, что он не брал при том никаких обязательств, не рисковал почти… Но она то ли не поняла, то ли этот минимум риска ее не устроил, только как-то опять ускользнула, и Муравлеев потом, растянувшись на покрывале в ботинках, анализировал: как она шла? Втянув шею? Вытянув? Вытянув, она журавль, а цапля – это я…
На следующий день по программе отправились на аттракционы и пиво начали пить с утра.
– Как им сказать, что я боюсь? – спросила у Карины делегатка.
– Чего же вы боитесь? – участливо спросила Карина.
– Да вон они предлагают скатиться на горках.
– Айм эфрейд, или можно еще…
– Не надо, Айм Фрейд как раз подойдет. Я так лучше запомню.
Муравлеев не верил, что плотное облако визга исходит от развлекающихся. Скорей эти адские пара-ферналии записали на пленку и с тех пор запускают в аттракционе. Отчего же иначе, пока стояли, он раз двести узнал этот тембр, эту ноту и этот текст: «Боже, боже, какой кошмар!»?
– Чего ж тут бояться? – наконец, сказал он. – Ну, потрясут маленько. Бояться надо не этого.
– А чего? – спросила Карина, и в голосе ее звучало презрение.
– Ведь это же бешеные бабки, – с тихим, почтительным изумлением двигаясь вдоль стальных тросов, вслух размышлял Муравлеев. – Как подумаешь, как все это можно преподнести…
– Да что тебе хочется преподнести? – сказала Карина и в досаде чуть не притопнула каблучком.
– Парк культуры, – тут пояснил Муравлеев. – Организованный выброс адреналина. Личная жизнь с ее чертовыми колесами хорошо изучена и малоинтересна. Там мы знаем себя наизусть. Настоящие стрессы, такие, чтоб волосы дыбом, нужно искать на работе. Я бы каждой профессии дал оформить свой павильон…
Каждый раз, когда рядом играли в эскимосские палочки, ему хотелось – чесалось – узнать лишь одно: каково это, быть тобой? Но они никогда не рассказывали, что делают на работе. То ли он не умел расспросить, то ли им было стыдно.
– Ну и как ты оформил бы наш? – неохотно спросила Карина.
– Запросто, – отвечал Муравлеев, и голос его прозвучал глухо, как из бочки…
– Давайте вы будете как-то активней участвовать! Спросите их, что они будут на ланч. Здесь очень большой выбор. Во-первых, сосиски. Во-вторых, можно пиццу. В-третьих, если не сосиски и не пиццу, то гамбургеры. Или пиццу. На любой, в общем, вкус.
Муравлеев оглянулся по сторонам, ища кого-нибудь из группы.
– Посоветуйтесь, обсудите, – наставляла принимающая сторона, – можно разделиться. Одни, к примеру, пойдут есть сосиски, а другие…
Муравлеев заприметил Степу. Степа стоял под пальмой и вертел в пальцах пластмассовый мундштук с цветной лентой, пытаясь определить, что это он купил. Муравлеев с облегчением ринулся к нему, всем согбенным станом демонстрируя готовность помочь, но было поздно – Степа уже поднес мундштук ко рту.
Предлагают пообедать, – поспешно сказал Муравлеев. – На выбор: сосиски, пиццу…
– А, один хрен, – успел сказать Степа, прежде чем дунуть, и выстрелил Муравлееву в лицо бумажным языком. – Один хрен! Я уже не замечаю. Туда доллар, сюда доллар, я и считать перестал. Хрен с ним! – и Степа с надрывом захохотал.
– Они веселятся, как дети, – умиленно отметила принимающая сторона. – Я так за них рада! Так что он выбрал? Можно пиццу, здесь очень хорошая пицца…
