Как я уже отмечал в другом месте («Социология», § 1554), «история использования термина „свобода“ довольно комична. Во многих случаях он означает прямо противоположное тому, что выражал пятьдесят лет назад, но рождает все те же чувства, т. е. указывает на благоприятное для слушателя положение вещей… Полвека назад в Англии называли либеральной ту партию, которая стремилась максимально ослабить все ограничения способности индивида располагать своей личностью и своим имуществом. Сегодня либеральной партией называют такую, которая стремится усилить эти ограничения». Далее следуют другие примеры, к которым мы можем теперь присоединить пример из истории Италии. Во времена Кавура так называемая либеральная партия требовала соблюдения свободы располагать своим имуществом, затем она стала ее все больше ограничивать, допуская захват земли и фабрик, а также множество других демагогических бесчинств в 1919–1920 гг., о чем теперь в сенате справедливо напомнил президент Совета [министров][178].
На это можно возразить, что если многие либералы одобряли происходящее, то другие молча осуждали его, а то и – какая отвага! – дерзали порицать робкими речами. Но в реальности убеждения, не воплощенные в действительность, повисают в воздухе, становятся бесполезными. На память приходят стихи Джусти:
Представь, что четверо колотят меня
А двести зевак громко стонут в ответ,
Но стоят поодаль, не спеша сюда.
Теперь что делать, дай мне совет,
Когда четверо бешеных делают «да»,
А двести болванов говорят «нет».
Однако «четырем бешеным» 1919–1920 гг. противостоят не двести либералов, а другие бешеные, сначала организовавшие карательные экспедиции, затем «марш на Рим», готовые к борьбе, если вернутся дни 1919–1920 гг. Почему первых следует считать либералами, а вторых антилибералами? Непонятно. Конечно, верные сторонники пришествия пролетариата могут назвать первую партию полезной, а вторую опасной; но тут мы выходим за пределы либеральной догматики и вступаем в область общественной пользы, о чем теперь и поговорим.
Путаницу, которая существует вокруг термина «свобода» (libertà), умножают производные от него – «либерализм», «свобода торговли», «либеральная партия» (в противовес реакционной), «либеральный прогресс» и т. д.
Прения по этому поводу будут сотрясанием воздуха, так что если мы хотим ясности, то необходимо заменить эти расплывчатые термины более точными или хотя бы менее неопределенными.
В «Социологии» я отмечал и повторю теперь, что слово свобода имеет «определенный смысл, означающий способность что-то делать или не делать и относящийся к двум вещам – к способностям данного индивида и к способностям других индивидов, отличающихся от него. Эти две свободы часто противостоят друг другу, поэтому защищая одну, мы нарушаем другую».
Аналогичным образом на протяжении 1919–1020 гг. свобода означала запрет на фашистское сопротивление власти красных, но теперь все наоборот: свобода требует допустить фанатичную оппозицию красных власти фашистов. Здесь проявляется хорошо известное свойство логики чувств, которая, вопреки обычной логике, допускает сосуществование двух противоречащих друг другу положений.
Простая замена мифологического термина «свобода» опытным понятием «способность сделать» позволяет освободить его от догматических наслоений и понять, что общественная польза способности что-то сделать вытекает из массы обстоятельств, поэтому следует поставить на место абсолютного относительное.
Так отчасти и приходится поступать всегда, ибо реальность в конце концов вносит свои более или менее существенные поправки в суждения, основанные на вере и метафизике. Политические свободы были постепенно отделены от гражданских, от свободы мысли и т. д. Теперь можно двинуться дальше и попытаться ввести в данном случае, затрагивающем конкретные проблемы, количественные параметры взамен качественных. Бесполезно, например, задавать вопрос, нужна или не нужна свобода мысли, следует понять, в чем ее преимущества и в чем недостатки.
Так, почти во все времена и почти у всех народов существовало понимание того, что исключительным обстоятельствам соответствуют исключительные правила разрешенного и дозируемого – свободы и запретов; число примеров подобных ситуаций безмерно – от диктатуры у древних римлян до чрезвычайного положения современности. Достаточно поверхностного взгляда, чтобы увидеть, как от крайней свободы переходят к запретам или принуждению; здесь речь идет уже не о качественном суждении, а о количественной теореме, о пределе, у которого следует остановиться.
