Приводилось мне видеть и кое-что похлеще. Чукча, совсем не из анекдота, в зиму, когда все вокруг занесло, ни почты, ни самолета, почти сплошная ночь и холод полярный, вдруг собирает свою упряжку в дорогу. «Что такое? Куда?» — «Брат совсем плохой, ждет меня, зовет, не умирает пока». Как зовет? Почты уже два месяца не было, никто не приезжал, не проезжал за это время, а брат, ого, как далеко, и в хорошее-то время не быстро доедешь. «Кто тебе сказал-то, что плохой?» — «Брат сказал. Брат брату. Торопиться надо». Так и оказалось. Успел еще чукотец к умирающему брату, сам и похоронил. «У руса почта, у чукча свое».
Видел я в тех далеких краях и настоящую ясновидящую. Говорят, у них тоже разная квалификация: одни труп в далеком поле увидят, другие, как моя ясновидящая, внутренние органы. Странно, а тогда так и вовсе вызывало недоверие, что сигналом, включателем, так сказать, экрана было для нее слово. Не вождение рукой над поверхностью тела, не пульс — это я тоже видывал, но это хоть поддавалось какому-то физиологическому объяснению. а тут: ей скажут, а она в сторону, вбок уставится. «А если без слов, без жалобы, видите?» — спрашивал я ее. «Иногда, — кивает, — вижу, неожиданно, даже и у незнакомых прохожих». Приехавших же к ней за помощью спрашивала и переспрашивала: что болит, что чувствует, как ему плохо. Послушает и глаза отведет, вбок смотрит. Разговоры, шепот ей не мешают. Рассматривает: «Да нет, здесь терпимо. а здесь посмотрим. Тошнит часто? Не очень? Муторит, да? Вот как бы, вроде и посасывает, и съела бы чего, да ничего не идет... Как болит? Как: тюкает или ноет? Ага. Ну, это ладно. Сосудистая ткань сухая, аж скрипит. Мышца сосуда как ослабшая резиночка — верх еще держит, а снизу провисла... Дух иссушенный, почти и нет уже его, этого духа...» — и к пациенту: «А что чувствуете?» и в пространство: «Надо же, как интересно, значит вот как он это ощущает... Та-ак, что у нас дальше, как оно будет? а ничего сверхъестественного не будет. Значит, так...»
Лечила она, кстати сказать, через обострение, всегда через обострение. Без лекарств. Редко какую травку порекомендует, легкую. Спиртное, обезболивающее категорически запрещала. Иногда поднимала температуру — прогревание это называлось. Чем поднимала, чем лечила, не знаю. Ни массажа, ни лекарств, ни воды, ни накладывания рук — ничего. Справлялась и с сильными инфекциями и даже легче, чем с хроникой. Опасалась простуды и стрессов, их и считала виновниками почти всех болезней, а также исходную духовную слабость родителей. Была она не из местных, не из инородцев, о себе не рассказывала, одетая, как все в этих местах, грамотна уж во всяком случае и даже медицински, не суеверна, хотя сглаз признавала, как и святой дух. и у нее была явно своя анатомия органов и клеток. На осторожное замечание, что врачи считают то-то, говорила небрежно: они из книжек знают, а я вижу.
Слушая, наблюдая Филиппа, я вспоминал все эти разрозненные впечатления. в жизни ведь много что видишь, да не сразу в соображение берешь.
Меня очень заинтересовал тогда образ.
Я же врач, понимаю: где те кубики, которые, соотнося их со своими позвонками, выстраивает, выравнивает женщина, а где реальный позвоночник, его сложная кривизна, гибкость, подвижность. Это же разные вещи! и пусть та ясновидящая наблюдала, голографически, скажем так, внутренние органы, но ведь на всех же уровнях отдельно, она как бы снимала слои за слоями, подкручивала окуляры, меняла масштаб изображения. и еще: она ведь видела эти органы то как бы собственными глазами, то на карте мозгового пульта — второе ведь должно быть представлено уже в других знаковых системах — как текст в знаках алфавита и текст в компьютерной двухзнаковой системе. и опять же, где тот зрительный образ органа, как бы совершенен он ни был, а где та сложнейшая живая химия, живая физика, живые электромагнитные связи? Где эмоция бессмыслия, мертвенности жизни, а где образ бумажного неба? и чем же, собственно, лечит больного такая ясновидица: образом? своей подправкой его? эмоцией? Велением, которому плевать на сложные связки наук? Божьей силой? Она что, эта Божья сила, здесь же, в нас и других содержится, подобно единому физическому полю заряженных частиц, которые те же в нас, что и в приборе, и в другом человеке и, не зная границ, могут взаимно заменять друг друга?
