– Да, это не он.
– Тони?
– Они там вовсю переговаривались знаками. Я не мешал, как вы и велели…
– Какими знаками?
– Разными. Этого кода я не знаю, расшифровать не мог. Женщина, как мне показалось, задавала вопросы, мужчина отвечал.
– Как это выглядело?
– Ну… они переступали, делали жесты руками, гримасничали…
– Господи, да мы просто мышцы разминали! – ахнула Светлана. – Вы же нас в загоне держали, как скот! Как вы вообще можете обращаться с людьми так… так… – она задохнулась.
– Леди негодует, – сказал тот, кто с ней разговаривал, другому; который сидел до этого молча и только слушал.
– Да, леди негодует, – согласился тот, и голос его показался Светлане мучительно знакомым, и она напряженно стала всматриваться в скрытое световой завесой пятно лица – и, конечно, рассмотреть его не смогла. Пятно, пятно…
– Что вы от меня хотите? – тихо спросил кто-то из нее. – Что вам от меня нужно?! – и страх, который она все это время держала в узде, вырвался вдруг и понесся по кругу.
– Хотим? Мы? – смутные пятна переглянулись. – Разве же мы можем что-то хотеть, миледи? Вы сами должны понять, чем можете оказаться полезной для нас. Итак, главное: мы знаем, кто вы. Знаем, почему вы здесь. Знаем, что вы связаны с убийцами и состоите в заговоре против законов и обычаев Мерриленда. Представьте себе, как приятно будет вам стоять перед судом и давать объяснения…
– Перестаньте терзать девушку, – с отвращением сказал самозваный Глеб. – Она совершенно не в курсе дела. Я – Юрий Голицын.
– Ну, в этом-то мы не сомневались ни на минуту, – сказало темное пятно. – Нас интересует другое…
– Хватит на сегодня, – сказало второе пятно, то, что говорило знакомым, но так пока и не узнанным голосом. – Князь, подпишите протокол опознания. Вы, миледи, тоже. Тони, две кареты, два конвоя. Обоих – в Алдаун.
– Куда? – в ужасе прошептала Светлана.
– Это тюрьма в Пальм-Харборе, – по-русски сказал князь. – Очень тяжелая, но просто тюрьма.
Шли так: первым – Дин, младший из «сыновей сторожа»; за ним, шагах в двадцати, держались основные силы: Олив, второй «сын» по имени Эзра, Хантер и сержант Баттерфильд. Замыкали строй экспедиции Сол и полковник Вильямс. Оружие держали наготове, хотя шансов встретить врага по эту сторону прохода было немного: проход считался закрытым много лет назад. Сол все еще переживал радость нечаянной встречи, а Вильямс был мыслями где-то не здесь и часто отвечал невпопад.
– И что же Хильда? – шепотом, но напористо выспрашивал Сол. – После этой истории с пассанским фарфором…
– Кто это – Хильда?.. О! Чувствуешь: уже под музеем!
– Чувствую? А что я должен чувствовать?
– Ну, тяжесть… не знаю…
– Ничего не… Хотя пожалуй…
Будто невидимая рука мягко, но ощутимо легла на плечи, пригнула голову. Будто стали вязнуть в несуществующей грязи ноги.
– Уже рядом… – как шелест.
Дин впереди подал сигнал фонарем.
– Сол, ты жди. Иду я. Если что – как условились… – и Вильямс, потрепав его по плечу, пошел туда, где поднималось и опускалось желтое пятнышко.
Потом там же загромыхало железо и люди неразборчиво, наперебой, заговорили. Потом фонарь махнул трижды, и кто-то продублировал голосом:
– Все сюда.
За толстенной, на болтах, железной дверью была сплошная чернота. Тихо-тихо туда уходил затхлый стоялый воздух подземного хода.
Дин, обвязанный по талии веревкой, левой рукой взялся за скобу, вбитую в камень у самого дверного проема, левой ногой поскреб землю у порожка, чтобы была понадежнее опора – и, ощупывая тут же исчезнувшей, будто погруженной в чернила рукой путь – стал медленно клониться туда, во всепоглощающую темноту. Потом он перенес за порожек правую ногу. Наконец, решившись, он погрузил в эту черноту и голову. Теперь лишь страшно напряженная рука его, вцепившаяся в скобу, и нога, видимая лишь ниже колена, тоже безумно напряженная, неподвижная, мертвая, литая (такими бывают руки и ноги человека, пытающегося удержаться на ненадежной, зыбкой опоре, на узком карнизе над пропастью) – только они были видны в свете фонарей, а все остальное пропадало в непроницаемой тьме. И так длилось долго, а потом Дин шевельнулся, будто бы, невидимый, присел и чуть расслабился – похоже, нащупал там, в темноте, какую-то опору. Наконец левая его рука разжалась, отпустила скобу и неловким, огибающим непонятное препятствие движением скользнула в темноту; нога приподнялась на носок, задрожала от напряжения – и тоже скрылась. Потом оттуда, из темноты, донеслось: «Давайте!» – и веревка задергалась.
