Наконец, вой вентиляторов, втягивающих воздух для топок котлов, стал тоном ниже. Корвет сбрасывал ход, щадя и без того поношенные машины. Догоняющий ветер надвинул на корабль оставляемый им в воздухе угарный шлейф: вонь залитого водой горящего угля. Капитан все еще держал открытыми форсунки искрогасителей, не желая выдавать своего места факелом над трубой. Глеб закашлялся и двинулся было вниз, но тут рядом оказался второй штурман Вазгенян.
– Господин адъюнкт? Глеб Борисович? – он удивлено всмотрелся в лицо. – А я иду будить вас. Капитан велел поднять…
– Он считает, что пушек для этого недостаточно? С кем это мы перестреливались, Петр Иванович?
– Крейсер типа «Карнэйшн». Видимо, прайзхантер. Если разведка не врет, то это может быть или «Санфлауэр», или «Кризантемум». Придется заходить на Хаяси, делать сообщение…
– Разумеется. Это от меня и требовалось?
– Да.
– Крейсер, однако, далеко забрался.
– Далеко. Смелый крейз…
Крейзами называли капитанов каперов или крейсеров-охотников. Происходило это, наверное, не столько от «крейсер», сколько от «крейзи» – «чокнутый»… Однако произносилось слово это всегда с уважением.
На мостике было еще темнее, лишь колодец компаса светился ведьмачьим зеленоватым светом.
– Вернулся, Петюня? – спросил невидимый капитан Стрыйковский. – Извини, Глеб Борисович, потребовалось разбудить…
– Пальнув над ухом? – засмеялся Глеб.
– Надо делать заход на Хаяси. Знаю, что торопимся, но – надо.
– Идем на Хаяси, – сказал Глеб.
Эти слова будут занесены в бортовой журнал – мало ли что…
– Буруны по левому! Шесть по левому – буруны! – пронзительно закричал марсовый.
– Право два, – не оглядываясь на рулевого, сказал Сайрус. Штурвал масляно повернулся на два певучих щелчка.
– Ты это… капитан… Чего задумал? – из-за плеча высунулся, дыша луком, Хаксон – корабельный «мастер» – который, в отличие от плотника или парусного шваля, руками делать не умел ничего. С семнадцати лет он был мелким функционером профсоюза угольщиков – и вот по мобилизации угодил на флот. Он панически боялся плавать; скрип такелажа заставлял его бледнеть; офицеры сразу заметили это и, вынужденные делить с ним кают-компанию, развлекались тем, что объясняли друг другу, насколько хил, гнил и ненадежен крейсер. При этом Хаксона абсолютно не укачивало, зрение он имел стопроцентное – и Сайрус часто думал, что в иных условиях из него получился бы прекрасный сигнальщик. – Ты это… давай назад. Задание какое было?
– Задание накрылось, – сквозь зубы сказал Сайрус. – Мы обнаружены. Утром здесь будет половина палладийского флота. Если нас прижмут к Долгому Носу – все. Чертов корвет…
– Ты не просто так упустил его, капитан, – сказал Хаксон. – Я ведь тебя насквозь вижу, капитан. Не хотел ты его топить…
– Утром поговорим. Сейчас уйди.
Хаксон все равно топтался рядом.
– Буруны прямо по носу! И право два – буруны! – крик марсового.
– Лево четыре, – скомандовал Сайрус. – Боцман, обрасопить паруса.
– Есть лево четыре… – штурвал защелкал.
– Ты что? – дошло, наконец, до Хаксона. – Ты в Западный пролив уходишь?
– Не мешай, – сказал Сайрус. Его начинало трясти.
– Ты им сдаться решил, капитан, – с каким-то облегчением выдохнул Хаксон. С облегчением и радостью: будто произошло что-то, давно и с надеждой ожидаемое. – Ты им прямо в руки… А ну – поворачивай назад!!!
И Сайрус почувствовал, что в спину ему тычется тупой ствол револьвера…
Быть может, она проснулась. Этого никак нельзя было проверить: до тех пор, пока она не вынырнет из всего этого сна или не умрет окончательно. Так уже происходило много раз, и даже смерть, наверное, приходила, но… что-то у нее не получилось.
Олив подняла голову и осмотрелась. Она лежала под какой-то мятой цветастой тряпкой на кожаной кушетке. Голое плечо касалось серого колючего ковра, на котором в полном беспорядке висели сабли, пики, алебарды, абордажные тесаки, кинжалы, пистолеты… Ковер резко пах пылью и сукровицей. У изголовья кушетки стоял черный извитой стул, и в самом центре его сиденья лежало круглое зеркальце в тусклой серебряной оправе. На зеркальце была расставлена крошечная кукольная мебель: пухлый розовый диванчик, зеркальный шкаф, ширмочка с изображением цветущей яблони, туалетный столик, несколько пуфиков и стульчиков… Кукла, изломанная и всклокоченная, валялась между диваном и шкафом. В ней было не больше дюйма роста. Тем не менее Олив отлично знала, что эта кукла до малейших подробностей, до родинки а паху, копирует ее самою. До малейших отвратительных подробностей…
