Зашевелились. Кто-то, глядя на президента, поднял руку. Хоук жестом осадил его, кивнул Вильямсу: продолжайте.
– Благодарю, ваше превосходительство. Итак, нам нужна небольшая, но формально объявленная война – которая позволит не допустить войны большой, всеобщей, настоящей. Что мы получаем? Во-первых, вносим раскол в ряды потенциальных повстанцев: их воинственная риторика сработает на нас. Нужно ли менять власть, чтобы начать справедливую войну – если власть эту войну уже ведет? Мы перехватим этот флажок. Далее – мобилизация. Мощнейшее средство для того, чтобы направить энергию разрушения в иное русло. В укрепленное русло. Введение военного положения позволит провести необходимые аресты и интернировать всех подозреваемых, а не только тех, чья вина доказана хотя бы следствием. Более того: население мгновенно займет сторону правительства, бредуны окажутся в изоляции – хотя бы на время, но это время мы используем… Наконец, главное: в условиях войны мое подразделение сможет наконец покончить с проникновением в наш мир подрывных элементов, оружия и денег извне. Позвольте мне не оглашать механизм этого, но… я обещаю. Итак, я предлагаю немедленно направить Ее Величеству конфиденциальную просьбу инсценировать вторжение на один из пограничных островов: Фьюнерел, Эстер, Левиатон. Я могу выступить в качестве посланника, поскольку меня хорошо знают палладийские форбидеры. Спасибо.
Вильямс поклонился и сел.
Несколько человек подняли руки, но Хоук на них не смотрел. Он смотрел только на Вильямса.
– Подобное – подобным, да?.. – он забарабанил пальцами по столу. – Я позволял себе думать об этом, но лишь в сослагательном наклонении: ах, как кстати была бы маленькая периферийная война… Спасибо за четкость, полковник. Правда, вы заинтриговали меня относительно действий вашего подразделения… Не намекнете?
– Нет, – на улыбку президента Вильямс не ответил.
– Ну что ж… Прений не будет, господа. Перерыв до четырех часов. Остаются: военный министр и министр финансов. И вы, полковник, тоже…
– Вы великолепно владеете русским, госпожа Черри, – доцент Роман Бенедиктович Якоби благосклонно улыбнулся. – Даже трудно поверить, что вы впервые в Палладии.
– В Эннансиэйшн огромная русская община, и я два года играла в их театре. Мне специально ставили произношение. Да, это были прекрасные времена…
Они сидели на скамье в Якорном парке и смотрели на корабли, ровными шпалерами протянувшиеся вдоль бонов. Их были многие десятки.
– Старый парусный флот… – вздохнул Роман Бенедиктович. – Как жаль будет лишиться его навсегда…
– Не думаю, чтобы нам это грозило, – сказала Олив. – Насколько я знаю, у нас просто не хватит угля, чтобы перейти на чисто паровое плавание.
– Увы, это не так, – Якоби покачал головой. – Запасы угля огромны – просто их запрещено разрабатывать… Расскажите мне о самом ярком впечатлении детства, пожалуйста.
Олив не удивилась. Это была нормальная манера Якоби вести разговор. Они познакомились на пакетботе и продолжили знакомство на берегу. Знакомство быстро перешло в платонический роман, и Олив чувствовала, что все идет к углублению отношений. Жена доцента, женщина тихая и очень болезненная (если не сказать: постоянно больная), не возражала против этой дружбы. Олив считала, что на ее месте тоже не стала бы возражать.
Впрочем, к последней стадии ухаживаний доцент еще не перешел, а однажды Олив поймала на себе его странный взгляд.
– Самое яркое… – она задумалась. – Два года – мне тогда было восемь, потом девять – я жила у тетушек в Изольде. Изольда – очень милый город, похожий на увеличенный до нормальных размеров кукольный. Дни с апреля по ноябрь я проводила на пляже – можно сказать, все дети там просто жили. Такой город детей: песчаные замки, пещеры, бассейны… И был настоящий заколдованный замок: две отвесные скалы, соединенные перемычкой, этаким мостиком – на большой высоте. Высокая и узкая буква Н. По одной палочке этой буквы можно было подняться к мостику, а с другой – спрыгнуть в море, там был такой выступ футах в сорока над водой. Но чтобы попасть на этот выступ, следовало пройти по мостику. Он был достаточно широкий, вот такой, – Олив показала руками. – Но в средней его части было место шириной в ладонь и длиной шага четыре. На высоте примерно ста футов. И вот мы проходили по этому мостику, чтобы спрыгнуть ласточкой на глазах у сотен восхищенных. Я не помню, от чего больше замирало сердце. Может, от того, что я была единственная девочка среди мальчишек – причем все они были старше меня. Вот. А потом один мальчик упал с этого моста, и солдаты его взорвали… в смысле – взорвали мост. Но это было уже после меня, когда меня забрали другие тетушки…
