Ушел на середине сеанса и отправился в гостиницу.
Обстановка номера, самого дешевого, который ему могли предложить, подпадала под определение "бедно, но чисто". Тем не менее здесь, в этом номере, он чувствовал себя куда спокойнее, чем дома. Мысль, которая давно уже преследовала его, здесь, в этой наемной обстановке, стала четче – будь у него возможность начать все сначала, сбросить с плеч всех этих паразитов вместе с воспоминаниями, он стал бы другим. Нормальным.
Может, когда все будет закончено и проклятие снято, случиться чудо. Гвоздь исчезнет, карма с аурой придут в норму, люди вокруг станут милее и добрее, а климат – мягче. Ему давно было пора удариться в мистицизм – тихую гавань всех потрепанных жизнью неудачников.
Зазвонил телефон. Антон поколебался, но поднял трубку. Это был портье, он спросил, не хочет ли постоялец провести приятно вечер. Антон не сразу понял, что это значит, потом понял, задумался. И отказался. Не было настроения, жалко было денег. Было лень. Тупая похоть накатывала на него время от времени, от нее хотелось избавиться как можно скорее. За прошедшие годы познания Антона в сексе значительно увеличились благодаря не столько Аньке, бывавшей (особенно на первых порах) темпераментной, но всегда убийственно однообразной, сколько ему – Интернету. Но радости от этих познаний не было никакой.
А Риткин образ за прошедшее время стал чертовски условным. Антон отдавал себе отчет, что она должна была здорово измениться. Наверняка стала еще шикарнее. В другое верить не хотелось. В какое-то божество превратилась Рита – он то верил, то сомневался, то проклинал, то оплакивал ее. А от напряжения избавлялся все так же вручную, чисто механически и не испытывая особенного удовольствия. Чем-то это напоминало обед на работе небезызвестного Корейко из "Золотого теленка".
"Холодные яйца всмятку – еда очень невкусная, и хороший, веселый человек никогда их не станет есть. Но Александр Иванович не ел, а питался".
Так органично Антон подошел к мысли о еде – с момента прибытия у него крошки во рту не было. Поужинал в кафе напротив, питая против гостиничной кормежки предубежденность, привитую скорее книгами и фильмами, чем реальным опытом. В кафе было мрачно и неуютно. Жратва ему тоже не понравилась, хотя лучше, чем Анькина стряпня. Вот ведь не повезло, даже в такой мелочи – казалось бы, эта простоватая баба должна хотя бы готовить хорошо. Должно же быть у нее хоть какое-то преимущество перед манерными цыпочками. Ни черта подобного! Готовила Анька посредственно. Без вдохновения. К тому же весьма редко. Семейный ужин или обед – не какой-нибудь сверхпраздничный, а простой семейный ужин с его атмосферой, о которой Антон думал, женясь на Аньке, атмосферой, ради которой он, собственно говоря, и женился, – в их доме был чем-то нереальным. Да и не было никакого "их" дома! А ведь многие жили раньше в коммуналках и, говорят, неплохо жили.
Некоторые, как он слышал, даже тоскуют по тем временам. Правда, живьем таких чудаков никогда не видел – а то можно было бы поменяться, к обоюдному удовольствию. С психами этими, мазохистами!
Вернулся в гостиницу. Дело было вечером, делать было нечего. Подушка под головой, сплющена головами предыдущих постояльцев в подобие блина. Как не старайся – не взобьешь! Антон рассматривал потолок, требовавший покраски. Столик, прожженный сигаретами, и скрипящая кровать. Скрип, скрип… Может, стоило согласиться на девочку. Антон почему-то представил себе именно девочку – в школьном платье, каких теперь уже, наверное, и не увидишь. Впрочем, не суть. Никаких девочек. Вот сделает дело, успокаивал он себя, и тогда будет развлекаться, пока не кончатся деньги. А потом… Неважно! Чувство глубокого удовлетворения. Шестое чувство Антона Добровольского, скорее, было глубоким разочарованием. Во всем, включая плотскую любовь! Словно его и здесь здорово обманули. И еще компьютер этот чертов. Шлюхи в чатах, порносайты. А может и электромагнитное облучение влияет?!
"Ох, наплачутся они все еще с этим электронным чудом", – подумал Антон злорадно.
А он уже и так все понял. Приятно было чувствовать себя просвещенным. Можно идти проповедовать. Только он не станет – пусть пропадают! Все до одного! Только в пьесу вставит намек. Имеющий уши да услышит! Благодарные потомки разгадают, что к чему в его текстах лет через сто после смерти автора. Восхитятся, затем усомнятся. И забудут. Чертовски приятно ощущать себя таким мудрым!
