Запрещал себе думать, но думал.
Порой, когда они гуляли с Анькой где-нибудь в недорогих, доступных его бюджету местах, он даже и радовался тому, что девчонка у него… это, как бы… э-э-э…
НЕ ХУЖЕ ЧЕМ У ДРУГИХ… И порой он даже перехватывал завистливые взгляды…
Каких-нибудь опившихся пивом курсантов или жлобов…
Да, в джинсиках Анька была ничего.
А вот в платье…
А вот когда она было в платье, Антон сразу вспоминал Риткины стройные длинные ноги. Гладкие. Загорелые. Тонкие в лодыжках… Породистые ладные ножки.
И почему у Киришских ноги всегда короткие и толстые в икрах?
Ритка была десятью классами качества выше.
Но она и была там – в небесах.
Пролетала синей жар-птицей где-то там, в районе аэропортов Хитроу или Руасси-Шарль де Голль… В тех местах они гнездятся – длинноногие и красивые.
Вот и решился Антошка – что лучше синица в небе.
Свадьбу зимой справили.
Анька уже на четвертом месяце тогда была.
Понаехало киришской родни!
Антона от их простоты едва не вытошнило.
Папаша Анькин какой-то краснорожий забубенного вида алкаш-тракторист. А мамаша – теща новая, та просто антиреклама поговорки, "хочешь узнать, как будет выглядеть твоя жена в старости – посмотри на ее мать"… И если верить этому правилу, Антон имел перспективу в пятьдесят лет обладать необъятной колодой из жира и сала с красными от одышки щеками и редкими кудрями по над узеньким лбом и красными ушками.
А мать, кажется – была довольна…
Вот внуков, наконец, понянчу!
Понянчила!
Больного родили, теперь мамаша-то и не появляется – кстати говоря!
***
Когда он начал ненавидеть Аньку?
Сразу после того, как родила?
Или через год?
За все эти ее крики и истерики, – где деньги? Где деньги? Деньги где?
Во фланелевом халате с голыми ляжками… С сигаретой, с вечной бутылкой "балтики" в руке – отвратительная, гадкая, нелюбимая… С этими коротенькими и толстенькими икрами своими – АХ, КУДА ЖЕ ОН РАНЬШЕ СМОТРЕЛ!!!!?????
Она словно обрадовалась, когда узнала, что их сын болен. Обрадовалась, что есть за что теперь прицепиться к бездельнику-мужу! А он теперь лишился морального права бросить их… Если бросит – то теперь последним подонком будет! Не посмеет бросить!
И она это правильно учуяла.
Гадина! Звериным чутьем своим киришским учуяла, что интеллигент вшивый питерский не посмеет бросить больного сына – совести на это НЕ ДОСТАНЕТ!
Учуяла…
И ее словно понесло.
Распоясалась, силу свою почувствовав.
Она теперь с ним нормально никогда не разговаривала.
Только либо плаксиво истерически визжала, спекулируя на болезни ребенка, либо орала, брызгая слюной.
– Где деньги? Деньги где? Где деньги?
Он ее ненавидел.
Ненавидел и всю жизнь свою, как и мать свою ненавидел. Эту за ее неверие в то, что он – сынок ее Антон что-то в жизни может… Что-то повыше бухгалтера фирмочки купи-продай с месячным оборотом в полмиллиона рублей. И за попытки привить сыну то, что она по наивности своей безмерной считала культурой.
Мама Антона, как и большинство всех этих субтильных бледных питерок-ленинградок, относящих себя к категории женщин "интеллигентных и культурных", любила театр.
Любила "Ленсовета" с Боярским, Фрейндлих и Владимировым, обожала Товстоноговский БДТ (правда, туда все никак билетов достать никогда без блата не могла), ругала "Пушкинский", "Ленком" и Комиссаржевской, но туда-то как раз билеты всегда были, поэтому и сама туда частенько ходила, и Антошку с собой таскала.
Антон сносил эти хождения в театры – как необходимую семейную повинность. И театр ненавидел. И когда ему – уже студенту Финэка, попалась в руки книжка диссидента и антисоветчика Зиновьева "Зияющие высоты", ах как он порадовался, ах как он похохотал, пооттягивался вместе с автором над всеми этими полуобразованными советско-русскими интеллигенточками – любительницами всех этих театров-шмятров…
Антошка был совершенно уверен, что драм-театр – это зрелище для черни, возомнившей, что у нее тоже есть духовные потребности. И мамино увлечение относил за счет убогой ее полуобразованности, бывшей в питерское, вернее ленинградское, время общим правилом. Ведь Ленинград был городом инженеров… но отнюдь, не городом гуманитариев. У его мамы – инженерки были неосознанные потребности в духовном, но недоставало культуры. И эта нехватка и порождала то заблуждение, де драмтеатр, посещение его, есть прикосновение к высокому и вечному.
