Достоверности свидетельских показаний Монтандона, увидевшего у «белых» больше жестокости, чем у «красных», я не очень верю. Вот что он рассказывает о времени своего пребывания в Красноярске (30 июля). Произошло восстание 31-го пехотного полка.
«Однако с следующего же дня оно было подавлено казаками и чехами. Усмирение было беспощадно. Видимость суда была инсценирована чешским командиром: солдаты названного полка входили с одной стороны в здание, проходили перед судьями и при выходе с другой стороны расстреливались, как кролики. Так истреблялся каждый третий»... [с. 28].
Я привожу это как пример тенденциозного свидетельства иностранных обозревателей о сибирских событиях. Откажем им в полном доверии в этом случае, но откажем и тогда, когда они говорят и об агентах русской власти.
Психология жестокости, рождаемая самозащитой и местью, хорошо объяснена другим иностранцем, Люд. Грондижем:
«Поляки и чехи носили изувеченные трупы своих товарищей, которых захватили эти партизаны: несчастные изгнанники, вовлеченные в совершенно им чуждую гражданскую войну, претерпели перед смертью бесчисленные пытки; глубокие дыры выжжены на теле раскаленным железом, члены отрезаны по кусочкам, снесены черепа, выколоты глаза, содрана кожа — и сотня других изобретений, в которых узнаешь фантазию убийц, бежавших из больших сибирских тюрем» [с. 388].
И когда подумаешь об этих иностранцах, застрявших в лесах и степях Сибири в период гражданской войны, с ее уродливыми явлениями партизанщины и атаманщины, то правда же не бросишь упрека в присущей какому-нибудь народу особой жестокости. Только представьте себе итальянцев, атакующих в сибирские морозы ледяные горы в Тасееве, в двухстах верстах от железной дороги, в непроходимой тайге. Таежники двигаются по тропинкам на лыжах. Они почти неуловимы [Партиз. движение. С. 109]. А войскам приходится брать окопы, устроенные из толстых бревен, засыпанных снегом и политых водою. Они знают, что «цель» партизан — «беспощадное физическое истребление врагов»>73. Жалости не бывает в звериной борьбе...
* * *
Оставляя совершенно в стороне вопрос о морально-общественной оценке, надо признать, что меры борьбы Правительства с партизанством во многом были нецелесообразны. Нельзя было на насилие не отвечать острыми мерами принуждения. Когда военный министр Степанов телеграфировал 29 июня командующим войсками>74, что «банды нужно беспощадно уничтожать», так как вытеснение «банд из одного района в другой цели не достигает» [Партиз. движение. С. 174], он, в сущности, констатирует лишь жестокий закон всякой войны. «Инструкциями» с прописной моралью нельзя было бороться с грабительскими инстинктами полуразбойнических и деклассированных масс. Большевики, издававшие «инструкции», стали сами весьма скоро прибегать к решительным мерам — и прежде всего к отобранию оружия. Колосов, который все же с симпатией относится к партизанам всех оттенков, должен признать, что «временами» для излечения гангрены на теле партизанских армий требовались «хирургические меры лечения»... Без вмешательства регулярной армии партизаны не справились бы собственными силами с нарушением «революционного порядка» в своей среде [с. 261].
Но общие репрессивные меры всегда били по всему населению. Представим себе сожженную деревню, или порку без разбора, или всеобщую контрибуцию. Они затрагивали все население и легко приводили нейтральных во враждебный лагерь>75. А между тем в каждой деревне были сочувствующие власти. У нас еще мало материала для всесторонней характеристики деревни. Из дневника большевика-партизана Яковенко мы узнаем, что даже в самом Тасеевском районе среди населения были сильные «ликвидаторские» течения и что с этой «провокацией» приходилось бороться расстрелами [с. 75]. В Тасееве готовилось «контрреволюционное» выступление в целях «искупить вину» перед Колчаком... У повстанцев своя контрразведка, которая раскрывает два «заговора» в крестьянской среде [с. 31].
Авторы истории партизанского движения в Приморье откровенно говорят, что все зажиточные крестьяне, все «кулаки» были за колчаковскую власть
