Мы сами не видим иного выхода из этого положения, как лишь в немедленном возвращении домой из этой страны, которая была поручена нашей охране, и в том, чтобы до осуществления этого возвращения нам была предоставлена свобода к воспрепятствованию бесправия и преступлений, с какой бы стороны они ни исходили».
Меморандум — акт определенного политического действия. Исторической объективности искать в нем не приходится. Его «неправда» заключалась в том, что только Правительство делалось ответственным за все, что происходило в Сибири. Правительство, конечно, отвечало — формально отвечало и за все правонарушения, совершенные чехословацкими войсками. Подлинная правда требовала бы признания общей ответственности за ужасы гражданской войны. «Неправдой» было и то, что .пассивность чехословаков в смысле протестов против беззаконий гражданской войны являлась «прямым следствием принципа... невмешательства». Эту версию само по себе разрушало последнее обращение перед отъездом чехословацкого войска к населению Сибири; оно гласило: «Мы поддерживали Комитет У. С. и Сибирскую Областную Думу. Предложили Директории поддержку в тылу против элементов, работавших в духе реакции. Директория не хотела и не сумела использовать нашей поддержки. Своим протестом Нац. Совет отказался поддерживать Колчака... Нам говорят: мы охраняли Колчака. Неправда, мы передали Колчака Политическому Центру...»
Этим все сказано. И, конечно, был прав Кроль, заметивший: «Говорить серьезно о невмешательстве чехов в наши внутренние дела само собою нельзя было» [с. 199]. Но много раз мы указывали, что к этому вмешательству, вопреки всем теориям чешских политиков, приводила сама жизнь.
Меморандум соответствовал действительности в одном: чехословацкая армия находилась с самого начала в «морально-трагическом положении». В такое положение ее поставила союзническая политика. В одном из перлюстрированных чешских писем об этой политике сказано довольно зло: «Вместо лести лучше бы тысяча воинов. Здесь их горсточка достаточная, чтобы идти на бал». В морально-трагическое положение ставила чехословаков в Сибири и внутренняя чешская политика, не считавшаяся с российской реальной обстановкой. Отсюда вытекала с самого начала та изменчивость и шаткость, которые отметил еще ко дню Уфимского Совещания эсер Утгоф. Чехи в России были все-таки только иностранцами. Один из них сказал откровенно Утгофу: «Просто ничего не понимаем, что творится у вас». А те русские, которые сумели малоразбирающимся иностранцам представить дело так, что только в их лице представлена российская демократия, толкали чехов на вмешательство во внутренние русские дела в степени большей, чем этого неизбежно требовала жизнь. Они вмешивали их во внутреннюю политику, не только посылая в чехосл. Нац. Совет все свои протесты [напр., иркутское земство по поводу убийства Новоселова. — «Сибирь», № 67], но и непосредственно привлекая чехов к участию в политических действиях>48.
«Морально-трагическое положение чехословаков осложнялось и их восприятием тогдашней действительности. Вновь одно из перлюстрированных писем подчеркивает внутреннюю драматичность этих переживаний: «Напрасны наши жертвы. Недальновидный несчастный народ снова возвращается к старому режиму».
Понять — простить! История оправдание найдет. Она будет справедливее современников и не возложит всю вину только на «белого адмирала». Те, которые были на его стороне, совершенно невольно воспринимали действительность так, как воспринимал ее Гинс: враги существовавшей власти создали себе как бы революционное подполье в чешских эшелонах. Им казалось, что Правительство совершало ошибку, доверяя чешскому нейтралитету [II, с. 519].
* * *
Гинс говорит по поводу опубликования меморандума 13 ноября: «Возмущению русских патриотов не было пределов». Кроль, конечно, оценил общественное настроение по-другому: «Меморандум был встречен широкими кругами, как отзвук их собственных чувств, независимо от источника их выявления, весьма сочувственно». Он растревожил осиное гнездо реакции — скажет сам «Чехослов. Дн.» [25 ноября, № 227]. Производит, однако, впечатление, что «осиное гнездо» отнеслось к меморандуму очень осторожно. Вот, напр., как реагировал на него иркутский «Св. Кр.» [№ 379]: «От чехов, живущих с нами бок о бок и прекрасно знающих те трагические условия, в которых протекает процесс восстановления нашего государства, мы вправе были бы ждать более чуткого и внимательного отношения к положительным и отрицательным явлениям этого процесса». И находившееся в Иркутске Правительство, и поддерживавшая его общественность понимали, что протест никогда не будет содействовать засыпанию образовавшегося рва. Приходилось держаться другой тактики.
