– Повесить на рею по левому борту! – велел Чейз. Пусть враги видят, что «Пуссель» не собирается сдаваться!
Монморан разместил на мачтах пять десятков стрелков. Такую же тактику применил недавно к «Виктори» капитан «Редутабля». Чейзу отчаянно хотелось укрыться под искореженным полуютом, но его место было здесь, на виду у неприятеля. Поэтому он заложил руки за спину и принялся мерить шагами шканцы, изо всех сил стараясь выглядеть невозмутимо. Лишь один раз Чейз остановился, чтобы поглядеть на останки нактоуза и судового компаса. Мушкетная пуля расплющила деревянную половицу у него под ногами, и Чейз повернул обратно. Сначала он хотел призвать на шканцы когонибудь из лейтенантов, чтобы заменить Хаскелла, но передумал. Если капитана убьют, его люди знают, что делать. Они должны сражаться, несмотря ни на что, а жизнь или смерть капитана вряд ли повлияет на ход сражения. Пусть лучше лейтенанты командуют канонирами внизу, там они полезнее.
Расчеты карронад левого борта перетаскивали одно из орудий на правый борт. Чейз посторонился, давая канонирам дорогу, затем увидел на открытой палубе мичмана Коллиа, который раздавал команде апельсины из громадной сетки.
– И сюда один, парень!
Коллиа притворился, будто не знает, как исполнить приказ, затем исподтишка, словно крикетный мяч, метнул апельсин в капитана. Чейз резко рванулся в сторону и одной рукой схватил апельсин. Канониры захлопали, а капитан поднял свой трофей вверх, затем передал апельсин Хопперу.
Пехотинцы Ллевеллина отвечали на огонь французских стрелков, но их строй постепенно редел.
– Найдите укрытие для ваших людей, Ллевеллин, – приказал Чейз.
– Может быть, послать их на мачту, сэр? – предложил валлиец.
– Нет, я дал слово Нельсону. Найдите укрытие, Ллевеллин.
– Вы должны пойти с нами, сэр.
– Лучше подышу свежим воздухом, Ллевеллин, – улыбнулся капитан.
На душе у Чейза скребли кошки. Он вспоминал жену и детей. В последнем письме Френсис жаловалась, что пони захромал. Как он там, уже поправился? Капитан старался думать о простых домашних радостях: гадал, уродились ли яблоки, замостили ли скотный двор, дымит ли по-прежнему труба в гостиной, когда дует восточный ветер, но на самом деле Чейз просто гнал от себя мысль о том, как хорошо бы укрыться от пуль за полуютом. Капитану неосознанно хотелось съежиться, но долг велел распрямиться и гордо стоять на шканцах под ураганным мушкетным огнем. Именно за это ему платили четыреста восемнадцать фунтов и двенадцать шиллингов в год. Поэтому капитан упрямо мерил шагами шканцы – туда и обратно, туда и обратно, соблазняя вражеских стрелков своей треуголкой и шитыми золотом эполетами. Чтобы отвлечься, Чейз в уме пытался разделить четыреста восемнадцать фунтов двенадцать шиллингов на триста шестьдесят пять дней, а французские стрелки продолжали сыпать пулями, от которых палуба под его ногами плющилась и коробилась.
Капитан видел, как корабельный цирюльник – одноглазый ирландец – волочит пушку через открытую палубу. Наверняка, подумал Чейз, на корабле нет сейчас никого бесполезнее капитана. И он мерил шагами шканцы, зная, что долго это не продлится, надеясь, что сможет вытерпеть боль, оплакивая собственную смерть и больше всего на свете желая еще раз обнять детей. Несмотря на снедавший его страх, капитан и помыслить не мог о том, чтобы нарушить свой долг, а сейчас долг его состоял в том, чтобы, презрев опасность, мерить шагами шканцы.
Чейз посмотрел на запад. Над «Виктори» сгущался пороховой дым, но над французским флагом Чейз разглядел британский. Дальше к югу эскадра Коллингвуда сражалась с арьергардом франко-испанского флота. К востоку позади «Ревенана» полдюжины вражеских кораблей позорно покидали поле битвы, а к северу авангард неприятеля наконец-то неуклюже повернулся и теперь спешил на помощь окруженным товарищам. Капитан видел, что битва только разгорается, добрая дюжина кораблей еще не вступила в бой, но ему предстояло схлестнуться с Монмораном прямо сейчас.
Когда «Ревенан» врезался им в борт, «Пуссель» содрогнулась. Удар вышел такой силы, что корабли разошлись в разные стороны. Чейз велел своим людям бросать абордажные крючья. Вероятно, та же мысль пришла и в голову французскому капитану, потому что крюки полетели с обеих сторон, а французы на реях бросились привязывать вражеские снасти к своим. Значит, предстояло биться до смерти, пока один из противников не сдастся. Выпирающие борта кораблей плотно прижимались друг к другу, но перила находились на расстоянии примерно тридцати футов. Чейз мог уже разглядеть выражение лица Монморана, а француз, заметив, что британский капитан смотрит на него, снял шляпу и поклонился. Чейз поклонился в ответ. Чейз едва сдержал смех, а Монморан позволил себе улыбнуться. Оба капитана понимали всю нелепость этого обмена любезностями перед смертным боем. Под их ногами, обутыми в изящные туфли с серебряными пряжками, грохотали пушки. Чейз подумал, что неплохо бы кинуть противнику апельсин – Монморан наверняка оценил бы дар, – но юный Коллиа куда-то запропастился.
