Собственно, Командир и вызвал Гусева с князем как раз для того, чтобы сообщить эту приятную новость. Ну и заодно Кощея спросить, сможет ли тот чем помочь, так как ночь -- это всё ж его время. Кощей, ясное дело, в помощи отказывать не стал, только попросил перед началом ему парочку "ворогов" выделить. Мол, силы подкрепить надо. На что Колычев спросил, а хватит ли пары. Мол, таких тут, ненужных, аж пять штук по подвалам сидят, и если для дела надо...
Внимательно на него посмотрев, князь о чём-то подумал, а потом спросил:
- А после -- отдашь?
- В каком смысле -- после? - нахмурился полковник.
- Ну, после как выйдем, - пояснил Кощей.
Колычев поискал на лице князя какие-либо признаки насмешки, не нашёл и спросил:
- А до почему нет?
- А куда мне их до? Или ты мне ещё и воев дашь, чтоб за ними смотрели? - и опять на бледном худом лице можно было увидеть что угодно, но только не насмешку.
Обдумав идею вместе с пленными предоставить князю ещё и конвой для них, полковник в конце концов от неё отказался: слишком уж многое придётся объяснять пусть и своим, советским, но всё же посторонним людям. Правда, оставалась ещё одна возможность сбагрить неприятную работу союзнику...
- Тут, понимаешь, такое дело, князь. Мало ли как дело обернётся. Эти трое могут и не дойти.
- И что?
- И то. Что ты тогда тому скажешь, кому их отдать собирался?
- Это лешему-то? - хмыкнул Кощей и весело оскалился: - А то и скажу. Люды, скажу, хитрые пошли. Всё, скажу, на кривой козе так и норовят объехать...
Гусев всю беседу простоял, молча разглядывая потолок. Уйти не разрешали, уставиться в окно не позволяла субординация -- для этого пришлось бы развернуться к командиру боком. Вот и...
Вообще-то Сергей Командира понимал: и тащить с собой пленных проблематично -- а вдруг в самый не тот момент шум поднимут? И просто так при... давить их тоже как-то не то -- наверняка ведь при допросах жизнь обещали. Однако же и на князя никто это дело вешать не собирался -- взрослые ведь люди, сами за собой прибирать должны. Да. Однако же тот сам подошёл да попросил, и не воспользоваться случаем...
С другой стороны, ему ведь тоже всего не скажешь. И не соврёшь... Точнее, соврать-то можно, но он же это почует, и что тогда? В общем, как сказал однажды Серёге Гусеву случайный попутчик (двое суток в одном купе тряслись, разговорились): "Это наши грехи, нам же за них и отвечать". Из-за чего всплыла тогда эта тема, капитан уже не помнил, а вот слова...
Они, слова эти, как нельзя лучше подходили к нынешней ситуации. И о чём бы Кощей ни догадывался (а он ведь понял! Если не всё, то многое!), пусть это будут всего лишь его догадки...
Глядя, как усыхают взятые князем за шеи гитлеровцы, Гусев думал, что если кто из их группировки доживёт до конца войны и решит вдруг оставить потомкам мемуары, наверняка напишет об этом прорыве что-то вроде "самый странный прорыв на моей памяти". Или как-то так. При этом ему придётся довольствоваться исключительно слухами и догадками (что наваять эти самые мемуары захочет кто-то из посвящённых, капитану не верилось). Хотя, может, про выбор места... Но, опять же, что? "Ходила странная группа, что-то высматривала, выискивала, выбирала. А когда наконец выбрала, нас всех оттуда..."
Место на переднем крае, выбранное князем для... Для чего? Ритуала? Колдовства? Молитвы?.. Было очищено от лишних свидетелей и охранялось бойцами из того самого полка НКВД, тоже оказавшегося в кольце. Гусев узнал двоих -- были в той группе, что вместе с капитаном и князем ходила за связистом. Они его тоже, несмотря на темноту, узнали, однако, как и Сергей, ничем этого не показали. Так вот эти бойцы сейчас глядели во все стороны, чтобы не дай... э-э-э (Бога нет!)... В общем, ни... Никто, короче, не просочился. Так что присутствовал при проводимом князем ночным действе только он, Серёга Гусев. А действо...
А не было, по сути, никакого действа. Просто сначала Кощей выпил двух... двоих, в общем. Потом повернулся лицом на северо-восток, раскинул руки, будто собирался обнять весь мир (почему-то именно это сравнения пришло в голову капитану в тот момент), и застыл. Примерно на минуту. Потом опустил руки, покрутил головой, как будто разминая шею после долгой неподвижности, и, повернувшись к Гусеву, совершенно обычным голосом сказал:
