В этом вопросе был у Валентины Дмитриевны пунктик — даже не пунктик, а главный пункт мировоззрения. Не относя себя к феминисткам, она была твердо убеждена, что женская шкала ценностей — дети, семья, дом — куда важнее всяких мужских глупостей, что потому именно женщине должен всегда принадлежать решающий голос, а иначе остается она всю жизнь существом забитым и бесправным, безгласной рабой…
И только следующие слова мужа, чудовищно безумные, вернули Валю в нынешний вечер.
— Да велел я за вашей бывшей, Иващенко, последить… Вдругрешит воспоминаниями с кем-то поделиться. И вообще зажилась она на этом свете. На неё глядя и другие оборзеют.
Несколько секунд Валентина только беззвучно раскрывала рот. А потом её прорвало:
— Идиот!!! Кого ты из себя корчишь?! Господи, какой кретин… Жить надоело?! Сказал же тебе папа — оставь её в покое!
— Папа сказал… — произнес Манохин слегка презрительно.
— Ах, ты ещё на папу хлебало разеваешь?! Да где ты сейчас был бы, если бы не папа? Или за решеткой, или на том свете! Это ты зажился, в долг живешь — папе должен! Папа из-за тебя… ладно, из-за нас… попал к Слону на крючок, а ты…
Валентина вскочила, нервно заходила по кухне. Снова плеснула себе в рюмку — только теперь коньяка. Опрокинула по-мужски. Опять зашагала туда-назад.
Отец Валентины, полковник милиции Кучумов, был для дочери не просто высшим авторитетом. Само его существование и должность обеспечивали и ей, и Манохину мощную защиту — далеко не всякий следователь или прокурор стал бы углубляться в делишки дочери и зятя первого зама начальника облуправления внутренних дел. И вовсе не требовалось Кучумову для этого давать указания, говорить хоть слово, да что там говорить — вообще что-то знать!.. Зато слово отца было для Валентины законом. И когда Слон сунул под нос полковнику ту проклятую видеозапись с рассказом шлюхи, сбежавшей из борделя и прямо обвинявшей Манохина и её с братом Юрой, отцу деваться было некогда, он уступил шантажу, стал пешкой в руках Дубова, лишь бы выручить детей… Вот в этом видела Валентина Дмитриевна свою вину, свою и мужа, и дала себе зарок: больше никак папу в жизни не подведу. А теперь Женька безмозглый…
Она вдруг резко повернулась:
— А ты, когда задание давал, не подумал, кто Аську прикрывает? На кого она сейчас работает? Ты не подумал, кому можешь дорожку перебежать? Ты вообще о чем-нибудь подумал?!
Ну что, что с ним говорить, что он сейчас понимает? Если он вообще когда-нибудь что-то понимал! Господи, как давит в висках! Но-шпу выпить, что ли? Нет, медленно действует…
— Дай сигарету!
Валя затянулась, второй раз, третий — и почувствовала, как отпускает голову и сердце перестает проламывать грудную клетку. Опустилась на стул.
— Так. Отвечай коротко и по существу. Ты говорил с этим, Лешей, Леней?
— Не говорил, я с родителями…
— Но надо же было узнать, кто его бил и за что!
— Виктор-второй к нему съездил, поговорил.
— Слава Богу, хоть до этого додумались! Ну рассказывай же, что из тебя слова клещами приходится тащить?!
— Сама глотку затыкаешь, — огрызнулся Манохин.
Валентина затянулась ещё пару раз.
— Все. Успокоились. Повторяй слово в слово все, что запомнил.
Манохин, хоть и мог иногда рявкнуть на жену, но не забывал, что в трудные моменты Валентина с отцом всегда оказывались его главным резервом и запасным выходом. Сейчас пьяный кураж постепенно покидал Евгения Борисовича и до него начало доходить, что Валентина, возможно, права, и что успешно выигранная схватка с родителями-куркулями далеко не исчерпала проблему.
— Иващенко была в НИИ ОП. Пешком прошла до Хазарской через сквер, ему тоже пришлось идти пешком. Возле Дворца бракосочетания села в белый "вольво"…
Валентина застыла.
— …номер не то 00–01, не то 10–00…
— И тебе этот номер ничего не говорит? — голос Валентины зазвенел.
Манохин глянул, не понимая.
— Ты что, совсем мозги пропил?! Кто ездит на белом "вольво", номер "а 00–01 ЕТ"? Ты даже этого не знаешь? Слон, Слон на нем ездит!
— Погоди, погоди, — растерянно бормотал Манохин, — он за мной тогда "опель-рекорд" присылал, номер был с семеркой, что ли…
