Около поворота на райцентр находился пост ДПС. Там меня остановили, проверили документы, но никакого досмотра машины не проводили. Видимо, если операция по поиску убийцы Полковника продолжалась, я показался ментам не подозрительным. Правда, номер автомобиля и права сфотографировали на трубку сотового телефона. Это не жалко, пусть фотографируют. На правах у меня фотография девятилетней давности, где я еще в военном мундире с погонами майора и, естественно, без бороды. Но узнать меня там трудно: шрам на лбу на фотографии сильно красный, да и сам лоб основательно припухший, что даже на мелкой фотографии заметно. Это сейчас шрам побелел и затянулся почти полностью, и опухоли на лбу, естественно, давно уже нет. Заработал я этот шрам во время командировки на Северный Кавказ, когда на испытаниях нового костюма для оснастки «Ратник» ехал на броне БМП, и под гусеницей взорвалась мина. Мина была, видимо, самодельная, фугасная, начиненная вместо осколков болтами и гайками, которые дробно простучали по днищу БМП, но пробить его не смогли. Гусеницу мина, конечно, повредила, но не больше. А я, хотя и держался одной рукой за специальную десантную ручку, все же чуть не вылетел на дорогу. Но, совершив некое круговое движение тела, ударился лбом о ствол тридцатимиллиметровой автоматической пушки. Голова удар выдержала, как потом оказалось, я избежал даже сотрясения мозга, а вот кожа выдержать такой удар не смогла. Рассечение было мощным и сильно кровоточило. Но зашить рваную рану в полевых условиях было некому, в группе санинструктор отсутствовал, пришлось обойтись простой бинтовкой головы и продолжить выполнение задания. И только по возвращении на базу я обратился в медсанчасть, где рану обработали и все же зашили. Но из-за несвоевременной медицинской помощи шрам на лбу долгое время оставался красным и выделяющимся.
Сейчас воспоминания об этих событиях фантомной боли, слава богу, не принесли и только напомнили мне, что через год мне предстоит менять водительское удостоверение. Я уже, честно говоря, и не помню, сколько раз его менял. Ездить я, как сам когда-то думал, научился раньше, чем ходить. Еще малышом, сидя на коленях отца, держался за руль и считал, что рулю. А потом в детском садике, где я долго не задержался — решив, что мне это не нравится, взял и ушел домой, — хвастал тем, что умею ездить на машине. Воспитательница рассказала об этом отцу, и он, посчитав, что хвастаться нехорошо, стал меня обучать. Так, ко времени, когда пришла пора идти в школу, я уже умел управлять машиной. Но только управлять, то есть руль крутить, пользоваться педалями и коробкой передач я научился намного позже, когда ноги выросли и я мог легко доставать педали, а в руках появилась сила, чтобы при отжатой педали сцепления еще и передвигать в нужное положение рычаг коробки передач. Когда и куда его передвигать, я уже знал давно. Ни о какой автоматической коробке в те времена речи и быть не могло. Автоматические коробки даже на Западе в те времена еще, наверное, не появились. Но к моменту, когда возраст уже позволял получить водительские права, я ездил, кажется, вполне уверенно. И получил права, будучи курсантом Рязанского военного училища воздушно-десантных войск. Мой отец в этом училище и преподавал. Но я тогда выбрал девятую роту, то есть поступил на факультет специальной разведки, чтобы стать офицером спецназа ГРУ. В те времена это было единственное военное училище, где готовили офицеров для наших войск. Это позже в Новосибирском высшем военно-командном училище появился факультет «Применение подразделения спецразведки». Мы же, «рязанцы» из девятой роты, формировались часто особым образом. Порой командиры других рот переводили в нашу тех курсантов, кто им мешал, кто нарушал дисциплину или своевольничал. В итоге девятая рота всегда была худшей по дисциплине, но лучшей по учебному процессу. В год, когда я выпускался, в нашей роте было три золотых медалиста, а в простых десантных ротах только один на всех. Я только по какой-то случайности не дотянул до золотой медали, хотя преподаватели изо всех сил тянули меня, может быть, из уважения к моему отцу, своему коллеге, к тому времени уже вышедшему в отставку. Но медаль за окончание военного училища, по сути своей, ничего не давала. Впоследствии все три медалиста нашего выпуска погибли — двое в Анголе, один вообще попал под машину в Забайкалье, где тогда командовал ротой во вновь созданной бригаде. Погиб совершенно нелепо. Был он человеком непьющим, но друзья уговорили отметить внеочередное получение звания в ресторане. Отказаться постеснялся, опасаясь прослыть жмотом. Друзья еще остались сидеть за ресторанным столиком в Улан-Удэ, а он, расплатившись с официантом, пошел ловить такси. И попал под машину. Этот случай удостоился особой директивы, которую зачитывали всем офицерам спецназа ГРУ по всем бригадам. На многих, насколько я знаю, это подействовало так, что вообще бросили пить даже те, кто пил лишь изредка. А еще я не мог себе позволить выпивать потому, что почти каждодневно находился за рулем. Пьяный за рулем — это не только потенциальный самоубийца, как любил говорить мой отец, это еще и потенциальный убийца ни в чем не повинного человека.
