– Бывал я когда-то в Миргороде, Женька, вода там целебная, в детстве еще батю туда перевели. Грех Николаю Васильевичу после той водицы по-другому было писать, и про автобаны, оттудова, уверен. Потому как в школе начал без троек учиться. Женька, видел бы выражение моего отца, пятерки через четверки носил, а в Германии, где он до этого служил, с их шикарными штрассе выше троек никак не выходило. Вода, понял, она, родимая, обычное Н>2О. Конечно, немного с газом, курорт, как-никак, минералы всякие. Ну, будем!
– Газ-то сланцевый?
– Откуда мне знать? Провокационные вопросы опять задаешь, шпионские, военная часть же, с детей подписку брали о неразглашении, с пяти лет. Засланцевый, сланцевый, Женька, какая разница, пей давай.
– Скажи еще, в пять лет мог расписаться? Так и представляю: склонился над тобой особист, перегаром дышит в ухо, подписывай, Саня, документ важный, а сам кобуру невзначай поправляет, умора. Сам рассказывал, письму научился только во втором классе.
– Так и есть, сроду не обманывал, во второй класс пошел, когда пять исполнилось. В Западной части войск так и было, порядок такой, чего привязался.
– В первый класс, значит, пошел с четырех? – Женька радовался от всей души незатейливому вранью друга. То он с четырех лет в первом классе, то спасает учительницу из пожара, когда главный пожарный начальник принял решение об окончании спасательной операции, то поднял самоотверженно подводную лодку из Марианской впадины, когда батя взял юного Саню, на каникулах, в дальний, суровый морской поход. Прокатила бы и на этот раз брехня, только вот Женька знал достоверно, что его отец в то далекое время служил обычным ротным пехоты.
Истошный, резкий вопль неожиданно огласил окрестности, прерывая начавшееся было пиршество. Ребята сначала не придали этому значения, полагая, что в таком районе вопли, крики, песни, да и брань матерная, давно вошли в привычку, так сказать, своеобразный кодекс чести для местного населения. Мало ли по какой причине орут люди, может, рожают или помирают…
Женька, весело опрокинув стопку в рот, тотчас заметил:
– Ого, народ перестает скучать, похоже, решил тоже потрапезничать.
В открытую дверь кунга, прытко обскакивая препятствия, несся испуганный и встревоженный Рифат, придерживая руками расстегнутые штаны. Влетев в помещение, он тут же принялся судорожно закрывать на засов дверь, при этом джинсы, повинуясь земной гравитации, слетели на пол, открыв вульгарную надпись, криво нанесенную на трусы мечтательным китайским мастером: «Моей милашке». Помятый, расхлябанный вид Рифата выражал отчаяние, граничащее с паникерством, будто на стоянку въезжал никем не приглашенный, усиленный двойной охраной кортеж американского президента, либо же он нечаянно обделал группу прикрытия и сопровождения этого гаранта, состоящих из гориллоподобных федеральных агентов национальной безопасности США, заранее неудачно спрятавшихся у стеснительной, одинокой «газели».
– Женька, держи форточку! – надрывно выкрикнул Рифат, дрожащими от испуга руками поддерживая за ремень портки. – Саня, а ты возьми лом, да быстрее же, чего встали, шевелитесь.
К слову, ломов в кунге находилось несколько, к какому броситься, и стоит ли вообще напрягаться, с чего бы вдруг, делать больше нечего, почему-то не хотелось браться за работу, прерывать застолье, и поэтому, немного замешкавшись, Саня резонно заметил:
– Рифат, давай выброшу кальяны, погубят же безвременно, лучше водки выпей. Ведь, не ровен час, отдубасишь нас по полной, а потом будешь стыдливо прятаться и искать неудобные оправдания.
– Санек, не до шуток, там, в окне, в доме напротив, кто-то есть, здоровый и мохнатый, может и медведь, в упор на меня смотрел.
Беззлобно рассмеявшись, Женька довольно обыденно отметил, что по-большому лучше ходить дома, а не пучить глаза на чужие окна, если жилье и заброшено давно:
– Мог бы и отвернуться, глядишь, страх и пропадет. Вспомни, Рифат, детство, если становится страшно, просто поворачиваешься к бабушке с немым укором или закрываешь глаза ладошкой. Делов-то, только, пожалуйста, не той ладошкой закрывай, которой туалетную бумагу отрываешь.
