Уж слишком тот кичился своей бычьей силой и свирепым видом, хотя характером был спокоен и добродушен. Если не злить его, конечно.
Драться с Бульбоссом – так звал про себя собрата Тошка – не имело смысла, а вот возможности потешиться над простофилей озорной пёс не упускал.
Если момент атаки на Мэйсона Тошка определял чутьём, то появление Дюка мог услышать и глухой.
Едва дверь отворялась, как засидевшийся бульдог рвался вперёд, натягивал поводок, хрипел, скрёб когтями плиточный пол и мешал хозяину запереть дверь.
У Тошки со слухом проблем не было, и он «вежливо» здоровался с собратом, естественно, на собачьем языке: «Гав! Гав!»
В переводе это означало: «Привет, бегемот тупорылый! Куда торопишься? Или в штанишки наложил?»
Оскорблённый бульдог вставал на дыбы, будто медведь в цирке, и с такой яростью кидался к Тошкиной двери, что однажды опрокинул навзничь своего хозяина.
Дальнейшие события и вспоминать неохота…
Рассвирепевший бульдог, продолжая рваться и выворачивать хозяину руку, с яростью прыгал на дверь, из-за которой лаял Тошка.
«Босс», поднявшись на ноги, вначале дал здоровенного пинка Дюку, а потом с такой силой саданул в Тошкину дверь тяжёлым ботинком, что с откосов штукатурка посыпалась, а забияка едва не оглох от грохота.
На лай и шум выскочили жильцы с нижнего и верхнего этажей, стали подхалимски сочувствовать «боссу», обзывать Тошку дворнягой, забулдыгой, шелудивым псом.
«А что я такого сделал? – оправдывал себя Тошка, держась подальше от двери и не забывая заводить лаем Дюка. – Моя квартира: хочу – сплю, хочу – лаю. А если кому-то не нравится – живите на улице…».
Наконец, охрипшего бульдога уволокли вниз.
Люди разошлись.
Отправился на кухню и Тошка, чтобы перекусить после добротно выполненной работы.
Восстановив силы, он снова лёг у двери.
Этажом выше Тошки жило милое юное создание, в которое пёс, тайком от хозяйки, влюбился по уши.
Это была пятилетняя девочка. Мама звала дочку официально – Лариса. Белоголовая бабушка, всегда и всюду сопровождавшая внучку, называла её Лорочкой.
А дворовые мальчишки дразнили Лариской-ириской. Но никогда не обижали.
Что правда, то правда: увидеть Ларису без конфет в руках и за щекой было невозможно.
Она постоянно ела что-нибудь сладкое, но жадиной не была.
Проходя мимо Тошкиной двери на утреннюю прогулку, Лариса непременно шлёпала по ней ладошкой и заботливо спрашивала:
– Тошик, вы дома? Как вы себя чувствуете?
Удивительно, но факт: в огромном многолюдном доме девочка была единственным человеком, который называл Тошку на «вы» и интересовался его самочувствием. Ну разве можно не любить такую заботливую умницу?!
– А где же мне быть, если хозяйка не взяла с собой?! – жалобным лаем отвечал ей пёс.
– Тогда здравствуйте! – вежливо продолжала девочка и тут же предлагала: – Хотите карамельки попробовать? Она с клубникой и со сливками.
У Тошки от подобных слов начинали ныть зубы и туманилось в глазах: «Ну что за наивные вопросы могут задавать даже такие замечательные девочки?! Скажите, какой нормальный пёс не любит конфет? Тем более со сливками…»
И Тошка начинал прыгать и нетерпеливо лаять в предвкушении лакомства.
А Лариса с хрустом дробила острыми зубками карамельку, по одному доставала изо рта конфетные разгрызки и своим тонюсеньким, как клюв синички, пальчиком пропихивала их через круглую дырочку в двери, оставшуюся после замены замка.
Тошка с другой стороны с готовностью подхватывал языком сладкие льдинки и с наслаждением проглатывал.
Бабушка не мешала внучке угощать собачку, только каждый раз обтирала платочком её пальчик и робко спрашивала: «Лорочка, а мы не опоздаем к мультикам?..»
– Что вы, бабуленька. Мы же вприпрыжку побежим! – успокаивала её девочка.
Бабушка покорно соглашалась, за что Тошка её тоже любил.
Что там говорить: не вся обещанная конфета попадала собачке.
Большую часть девочка успевала съесть сама, но всё равно они расставались очень довольные друг другом.