— Я боюсь, что не так уж много, — сказал немец, печально покачивая головой.
— Ну, в такой унылый вечер нам не мешало бы и встряхнуться. Пошлемте-ка за бутылочкой шипучего, а?
— Денег мало, — заспорил немец.
— Ну что ж, возьмем что-нибудь подешевле. Вот, например, бургундское. Утешительное питье. Ну что ж… Разопьем бутылочку бургундского и заплатим из общего кошелька?
— Денег мало, — упрямо повторил немец.
— Ну что ж! Пусть будет кларет. По такой погоде это даже и лучше. Ну как, пошлем Сьюзен за бутылкой кларета?
Немец снял сумочку с медного гвоздя и, перевернув, встряхнул ее. На стол выкатились трехпенсовик и пенни.
— Это все, — сказал он. — На кларет не хватит.
— Зато хватит на пиво! — радостно воскликнул майор. — Самое время выпить кварту за четыре пенса. Старик Гилдер, когда я служил под его командованием в Индии, всегда приговаривал, что человек, который в тяжелую минуту побрезгует пивом и глиняной трубкой, либо дурак, либо фат. А сам он в офицерском собрании курил только глиняную трубку. Дрейпер, который командовал нашей дивизией, сказал ему, что он роняет звание офицера. «А ну его к черту, звание офицера!» — ответил старик и чуть было не угодил за это под военный суд. Он получил Крест Виктории при Уоррисе и был убит под Севастополем.
В ответ на звонок в комнату вошла неряшливая служанка в стоптанных башмаках и, получив заказ вместе со всем объединенным капиталом двух приятелей, вскоре вернулась с пенящимися пинтовыми кружками. Покуривая папиросу, майор погрузился в какие-то размышления — по-видимому, неприятные, потому что лицо его посуровело, а брови сдвинулись. Наконец он выругался и сказал:
— Черт побери, Баумсер! Этот щенок Гердлстон доводит меня до белого каления. Придется мне с ним раззнакомиться. Это такая бездушная, черствая, расчетливая скотина, что… — Окончание этой фразы утонуло в пивной кружке майора.
— Так для чего же вы сделали его своим другом?
— Да видите ли, — признался старый воин, — мне показалось, что раз уж он хочет спускать свои деньги за картами и другими такими же развлечениями, так Тобиас Клаттербек может ими попользоваться не хуже другого. Да только он хитер, как сотня обезьян. Играет осторожно и по маленькой, а уж своего никогда не упустит. Черт подери! Пожалуй, мне от этого знакомства одни убытки. А уж репутация моя от него наверняка пострадала, тут сомнений нет.
— А чем он такой плохой?
— Чем! Когда он старается быть приятным, это получается неестественно, а когда он ведет себя естественно, то становится весьма неприятным. Я себя за святого не выдаю. Я жил весело, да и в будущем, надеюсь, поживу не хуже, но есть вещи, до которых я не унижусь. Если я и живу на карточные выигрыши, так играю-то я честно! И расчет у меня один — на свое умение, а оно меня не подводит, если взять итоги не за один вечер, а за весь год. И пусть на бильярде я не всегда играю так, как мог бы: это называется стратегией. Незачем показывать всем и каждому, какого ранга ты игрок. Нет, я соломинки в чужом глазу не считаю, но этот молодчик мне не нравится, и его красивая наглая физиономия мне тоже не нравится. Я всю жизнь разгадываю характер людей по их лицам и ошибаюсь, надо сказать, редко!
Фон Баумсер ничего не ответил, и некоторое время приятели молча курили, иногда прикладываясь к своим кружкам.
— А в обществе он меня только компрометирует, — вновь заговорил майор. — Если бы он хоть умел молчать, так еще ничего бы, но из него так и лезет торгаш. Попади он в рай, так сразу открыл бы там прокатную контору с арфами и венками. Я вам рассказывал, чтó сказал мне в клубе высокородный Джек Гиббс? Черт, он говорил без всяких экивоков! «Милый мой, — сказал он, — против вас я ничего не имею. В конце-то концов вы человек нашего круга, но если вы когда-нибудь еще познакомите со мной субъекта вроде этого, то в дальнейшем я перестану кланяться не только с ним, но и с вами». А я познакомил их, чтобы привести этого мерзавца в хорошее расположение духа, рассчитывая произвести у него маленький заем, что было бы, как вам известно, весьма желательно.
— Как, вы сказали, его фамилия? — вдруг спросил фон Баумсер.
