У меня образовалась привычка каждое утро совершать пусть не круг почета, но «круг признательности» по площади Чудес. Пробираясь потихоньку между каменотесами, ваятелями и носильщиками, я присматривался к колокольне, стараясь определить на глаз, достаточно ли прямо она стоит.
Однако я приходил сюда не только ради осмотра башни – мне было интересно прощупать пульс стройки, ведь стоило старшему мастеру заметить малейшую аномалию, слух об этом немедленно донесся бы до ушей Убальдо Ланфранки. Стало быть, я непременно должен был получать информацию раньше него, от этого зависела моя жизнь.
На пятый день свободы меня снова навестил брат Августин, с лица которого за прошедшее время сползла – и, казалось, навеки – обычная его улыбка. Не решаясь войти, он с понурым видом стоял на пороге моего дома.
– Возьмите, – сказал он наконец и сунул руку за пазуху. – Думаю, это принадлежит вам.
Брат Августин вытащил из-за пазухи манускрипт и протянул мне, сделав над собой (а может, почудилось?) нечеловеческое усилие. Я так и увидел архиепископа, дергающего свою марионетку за нити.
Разумеется, я ухватился за принадлежащее мне сокровище, но брат Августин не спешил выпускать добычу. Стоял и пристально на меня смотрел.
– Я знаю, как вы этой книжкой пользуетесь, – в конце концов произнес он, и в голосе его прозвучала горечь. – Я знаю, какую цену имеет она для владельца. Но мне известно еще и то, чем вам приходится расплачиваться, окуная перо в чернила, чтобы написать там несколько строк. Мне теперь все о вас известно.
В течение этого монолога мы оба держались за книжку. Крепко-крепко. Двумя руками.
– И если я сейчас стою перед вами, – продолжил монах, – то исключительно по этой причине. До нашей встречи мне казалось, будто знаю, что такое искушение, и я верил, что легко могу искушениям сопротивляться. Впрочем, бoльшую часть жизни я все равно только и делал, что подавлял свои желания и душил страсти – из уважения к данным ордену обетам. И искушение до встречи с вашей книгой воспринимал примерно так же, как обильный ужин: достаточно зажать ноздри и не вдыхать ароматов, чтоб соблазна будто и не бывало. Или еще я мог бы сравнить искушение с красивой женщиной: закрой глаза – манящая плоть исчезнет… Но стоило нам встретиться с манускриптом, ничто уже не способно было меня защитить! Он ведь умеет распахивать двери ко всем фантазмам, во все непрожитые жизни. И тут закрыть глаза не помогает, какое там, с закрытыми глазами еще хуже: я видел себя епископом, князем и… почему бы не королем! Мое распаленное воображение скакало галопом и перепрыгивало все ограды, которые я с детства воздвигал между собой и миром.
Открывая чужому человеку самые тайные уголки души, брат Августин явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Мой неожиданный гость опустил глаза, помолчал, но потом пристально на меня посмотрел – и заговорил снова:
– Все последние дни не было минуты, когда бы я не искал способа сбежать с дьявольской книгой. Но куда бежать? И чем, сбежав, заниматься? Ведь что самое печальное в моей ситуации? Больше всего меня угнетало осознание: мне некуда податься, я ничего не умею, стало быть, и заняться мне нечем, и у меня нет ни денег, ни имущества, которые позволили бы бросить здесь все и попробовать в новом месте начать жизнь сначала. В конце концов, я всего лишь простой слуга Господень и, нет ни малейших сомнений, останусь таковым до последнего дня. Правда, я понял и другое: пусть я только монах, я, по крайней мере, монах свободный, тогда как вы – богатый купец – сидите в тюрьме. И я бы ни за какие блага с вами не поменялся!
Голос его затихал, он принялся что-то бормотать себе под нос, словно верил, будто так Бог его не услышит.
Потом опять обратился ко мне, почти крича:
– Эта книга – творение дьявола, а вы – просто ее жертва. Ланфранки выбрал не ту мишень, не на того накинулся.
И тут же успокоился и перевел взгляд на книжку. Мне очень захотелось выдернуть ее у него из рук, попробовал, но он воспротивился и прошептал мне на ухо:
