Торговцы плотью - страница 52

— Менеджер сообщил, что ты там вообще не работаешь. И не работал с прошлого года. Питер, почему ты мне врал?

— Не врал. Ну, не совсем врал. Можно мне выпить?

— Нет, — сказала она. — Чем ты занимаешься? Все эти новые наряды, дорогие рестораны — откуда у тебя деньги?

— Наследство, — неожиданно для себя выпалил я. — Богатый дядюшка.

— Еще один богатый дядюшка? У тебя их просто неисчерпаемые запасы. Питер, скажи мне правду. Во что ты впутался?

— Ну… гм… это длинная история.

— Ничего, у меня есть время.

Я прошелся по комнате, избегая ее открытого прямого взгляда, расстегнул пальто, сдвинул шляпу на затылок.

— Питер, — спокойно сказала она, — ты снимаешься в порнофильмах?

— Что? — рассмеялся я. — Ну конечно нет. Да они ничего и не платят. — Я решился. Надо сказать ей что-то близкое к правде. — Это женщина, — тихо сказал я, уставившись в пол. — Пожилая, одинокая женщина. Она дает мне деньги.

— Ты — жиголо?

— Нечто вроде этого.

— Ты спишь с ней?

— Да нет, — поспешно заверил я. — Ничего подобного. Я же сказал, это пожилая женщина. Ей как минимум семьдесят. Я просто хожу с ней в рестораны. И на хоккей. Она любит хоккей. Но никакого секса. Никакого. Она просто очень одинока.

— Как ее зовут?

— Эээ… Марта Тумбли.

— Где она живет?

— В Ист-Сайде.

— Как часто ты с ней встречаешься?

— Дважды или трижды в неделю.

— И она тебе платит?

— Да.

— Сколько?

— Ну… пятьдесят — сто за вечер. Примерно.

— Значит, в неделю ты получаешь несколько сотен долларов?

— Ну… около того… — нерешительно подтвердил я. — Иногда больше.

— И на эти деньги покупаешь новые пальто, костюмы, рубашки, обувь, драгоценности?

— М-м-м… видишь ли, иногда она делает мне подарки.

— Черт тебя побери! — заорала она. — Хватит врать! Считаешь меня слабоумной? Ты понимаешь, что я должна чувствовать? Ведь речь идет вовсе не об одной женщине, так?

— Так, — кивнул я.

— Так. Значит, женщин много. Много. Ты трахаешься за деньги, правда?

— Да нет же, — запротестовал я.

— Нет? Водишь их всех на хоккей?

— Ты не понимаешь, — возмутился я и быстренько познакомил ее со своей миссией освободителя бедных замученных женщин от комплексов и разочарований.

Пока я ораторствовал, Дженни Толливер встала и ушла на кухню. Вернулась она со стаканом бренди, но только с одним — для себя. Села в кресло, когда-то считавшееся моим, и молча продолжала слушать мои речи, а когда я наконец выдохся, спокойно сказала:

— Самое худшее — хуже не придумаешь, — что ты сам в это веришь. Тебе всегда хорошо удавалось обманывать себя. Всегда!

— Это нечестно! И неправда. Надо же мне зарабатывать на жизнь? Я реалист. У меня нет работы, поэтому я…

— А тебе когда-нибудь приходило в голову, — перебила она, — что ты просто плохой актер?

— Это по-твоему, — обиженно сказал я.

Она глотнула бренди, глубоко вздохнула.

— Пожалуй, тебе лучше уйти.

Губы ее задрожали, мне почудились слезы в ее глазах, но в этом я не был уверен.

Я смотрел на нее с восхищением. Какая женщина! Другой такой мне никогда не найти. Сейчас я вдруг понял, что теряю ее — всю целиком, и чудесное тело, и щедрую любовь.

Я попытался пустить в ход все свое обаяние, успешно сработавшее в случае с Артуром Эндерсом.

— Дженни, — с печальной улыбкой проговорил я, — мы сможем остаться друзьями?

В глазах ее вовсе не было слез. Она сурово смотрела на меня.

— Нет, — сказала она, — не думаю.

Я шагал по Бродвею, нашел наконец автомат и позвонил Марте.

— У тебя вечер свободен? — спросил я.

Голос ее звучал невнятно.

— Что случилось? — язвительно поинтересовалась она. — Получил отставку?

— Нечто в этом роде.

— Я тоже. Давай приезжай.

Ловить такси пришлось минут двадцать. И всю дорогу мимо Центрального парка таксист сварливо жаловался на маленькие чаевые в канун празднования Рождества Христова.

— Ну что за дерьмо! — восклицал он.

— У всех свои трудности, — сообщил я ему.

На Марте было облегающее вечернее платье без бретелек, сверкающее серебром, рыжие волосы красиво уложены, лицо искусно накрашено. Она сбросила серебряные вечерние туфли, взглянула на мой смокинг, криво усмехнулась.

— Мы с тобой парочка на славу, — сказала она. — Оба одеты, и обоим некуда деться.