Есть один истинный мир, достойный любви. Это его родина, куда влечет правоверных со всего света. Это Черный камень -- сердце этого мира.
Черный камень Каабы, рассказывал ему в детстве дед, некогда сверкал белоснежной яшмой. Он был белее снежных вершин и цвета садов несравненного Джаната. Этот камень послал с небес Аллах своему народу. Чтобы жизнь его никогда не была тронута тенью несчастия.
Но не вышло счастливой жизни для его народа. Из века в век приносят им зло гяуры. И стал темнеть Священный камень Кааба -- от горестей, несчастий и бед.
Пока не стал совсем черным.
Карим с презрительной улыбкой наблюдал, как полицейский заглядывал в его полупустой баул. При Кариме никакого оружия. Весь необходимый арсенал на борту. Сам этот "борт" -- его оружие.
5 июля 1999 года, 7:10. Джерси-Сити
Загнав новенькую "Тайоту" в гараж и в который раз дав себе слово на этой неделе наконец сбыть с рук рыдван, некогда бывший "Меркурием" -- он загораживал помещение -- Алекс направился к почтовому ящику. Вынул "Нью-Йорк Таймс", два конверта.
Один с рекламным буклетом новой охранной домашней системы, вторым за последнюю неделю, другой -- письмо. Из Санкт-Петербурга, от Штерн Евгении Львовны, его матери, которая с тем же постоянством, что и рекламная компания по распространению охранных систем, присылала своему Алексу два письма в неделю.
Начинала всегда мамочка с подробного обзора всех своих неизлечимых болезней, пару абзацев уделяла беглому анализу российских теленовостей, далее сетовала, как же она далеко от сына, ждет, не может дождаться, когда вновь увидит его.
Видела она его раз в полгода. В течение по крайней мере двух недель. Во время очередного прилета ее из России Алекс настоятельно просил маму остаться у него навсегда. Ему было бы значительно дешевле, чтобы она жила здесь, в Джерси, а не жгла доллары перелетами через океан. Всякий раз Евгения Львовна, прикрыв глаза, с блаженной улыбкой выслушивала сыновьи просьбы, потом вздыхала:
-- Ах, мой мальчик, я счастлива, что ты у меня такой заботливый. Но ты ведь знаешь, это невозможно...
Алекс знал. Его дорогая мамочка за миллион долларов не согласилась бы остаться в Америке навсегда. В этом не было никакого смысла. Вот в том, чтобы все ее петербургские знакомые обсуждали ее полеты к сыну в Америку, смысл был...
Он знал свою маму, если и сердился на нее за эту слабость, манеру взлетать над жизнью, пользуясь им, как Бубка шестом, то только слегка, а больше прощал ей эту странность с улыбкой -- он при своем нынешнем жаловании не разорится, даже если мать захочет прилетать к нему каждый месяц.
Александр Юрьевич Штерн эмигрировал из СССР в 89-м. Не без проблем, поскольку до этого пять лет проработал не то чтобы в "почтовом ящике", но рядом -- входил в группу математиков-программистов Научно-исследовательского института радиоэлектроники, где после физико-математического факультета Ленинградского госуниверситета занимался разработкой прикладных программ в общем-то неизвестного ему назначения. Перестройка в Союзе до такой степени оголила полки универсамов и девальвировала образование первоклассного программиста, каким он себя не только считал, но и был на самом деле, что оставаться в этой стране было просто глупо. К тому же он чувствовал, что страна все уверенней катилась к старым добрым погромам, недаром многие знакомые засуетились, засобирались, кто в Израиль, кто в Штаты
Из сложных отношений с полузакрытым НИИ ему помогли выпутаться мамины знакомые, они же дали пару-тройку рекомендаций к "своим" людям за "бугром".
Рекомендации оказались действительно к серьезным людям. Все устроилось как нельзя лучше. В Израиле он не задержался, специалисты его профиля нужнее были в Штатах. Всего через полгода его пригласили лететь на международный семинар по компьютерным технологиям, а в первый же вечер в гостиничный номер явился человек, который предложил кантракт на работу с приличным окладом и массой социальных льгот. И вот уже вторую "пятилетку" Алекс ударно трудится в корпорации "CGT" -- Center Global Technology, нечто похожее на его прежний ленинградский НИИ.
