Все это, как я уже говорила, было устроено в мою честь. Но я не знаю почему — может, оттого, что увидела зарубки на двери, а может, оттого, что подумала о супе, который миссис Саксби будет готовить из обглоданных свиных костей, а я уже его не попробую, или от самого вида свиной головы, которая, как мне почудилось, корчит рожу — ресницы узких глазок и щетинки пятачка слиплись от притворных запекшихся слез, — но только, когда все уселись за стол, мне вдруг сделалось грустно. Джон и Неженка жадно накинулись на еду, то прыская со смеху, то препираясь, то взвиваясь вдруг на ехидные замечания Джентльмена, который не переставал их поддразнивать. Мистер Иббз аккуратно подчищал все, что было у него на тарелке, миссис Саксби последовала его примеру, и только я смотрела на свой кусок свинины, и есть мне совсем не хотелось.
Я отдала половину своей порции Неженке. Она переложила ее на тарелку Джону. Тот взвыл, как собака, вгрызаясь в мясо.
А потом, когда на тарелках ничего не осталось, мистер Иббз стал сбивать яйца с сахаром и ромом — готовил флип. Потом наполнил семь стаканов, вынул из жаровни раскаленные железки, помахал ими в воздухе, чтобы чуть-чуть остудить, и опустил каждую в стакан. Готовить флип так же интересно, как поджигать бренди на сливовом пудинге, — такое идет приятное шипение.
Джон сказал:
— Можно, я сам себе сделаю, мистер Иббз?
Лицо его после обильного ужина раскраснелось и залоснилось — точь-в-точь мальчик с витрины игрушечной лавки.
Так все болтали, ели, пили и посмеивались, представляя, как будет здорово, если Джентльмен разбогатеет и я вернусь с тремя тысячами, только я одна почему-то сидела притихшая, и никто, казалось, этого не замечал.
Наконец миссис Саксби похлопала себя по животу и сказала:
— Не сыграете ли нам, мистер Иббз, колыбельную?
Мистер Иббз умел свистеть что твой чайник — мог час свистеть не переставая. Он отодвинул стакан, отер усы и засвистал «Брезентовую куртку». Миссис Саксби тихонько подпевала, но вскоре глаза ее затуманились от слез и голос пресекся. У нее был муж-моряк, и он пропал в море. Пропал для нее, хочу я сказать. А так-то он жив-здоров, осел на Бермудах.
— Как красиво, — сказала она, когда песня закончилась. — А давайте теперь другую, повеселее, а то я что-то совсем раскисла. А молодые пусть попляшут.
И мистер Иббз засвистал плясовую, миссис Саксби хлопала в такт, а Джон с Неженкой тем временем отодвинули стулья к стене.
— Не подержите мои сережки, миссис Саксби? — попросила Неженка.
И они стали танцевать польку, да так лихо, что фарфоровые фигурки на каминной доске запрыгали, звеня, а пыль поднялась такая, что пола под ногами не было видно. Джентльмен стоял у стенки и смотрел на них, покуривая сигарету и приговаривая: «Оп!» или «Давай, Джонни!» — словно подзадоривал терьера в драке, где ни на кого не сделал ставку.
Когда они пригласили и меня потанцевать, я отказалась. От пыли я расчихалась, к тому же железка, вскипятившая мой флип, оказалась слишком горячей, и яйцо свернулось. Миссис Иббз приготовила стакан флипа и тарелку с остатками мяса для сестры мистера Иббза, и я вызвалась отнести угощение наверх.
— Вот и хорошо, моя девочка, — сказала она, все еще прихлопывая в такт песне.
Я взяла тарелку, стакан и свечу и пошла наверх.
Уходить из кухни в зимние вечера — так мне всегда почему-то казалось — все равно что спускаться с небес на землю. Но почему-то теперь, когда я оставила еду рядом с кроватью спящей сестры мистера Иббза и успокоила пару младенцев, проснувшихся от топота и свиста, я не спешила вернуться назад. Прошла чуть дальше по площадке — до комнаты, которая была нашей с миссис Саксби спальней, а потом поднялась по ступенькам еще на один пролет — к чердачной каморке, где, говорят, я появилась на свет.
Эта комната всегда была выстуженной. И сегодня в ней гулял ветер, окно не закрывалось, и холодно здесь было неимоверно. Дощатый пол покрыт половиками. Стены голые, и лишь в одном месте, за умывальником, чтобы не забрызгать стену, прибит кусок синей клеенки. В настоящий момент на умывальном столике висели два предмета мужского туалета: жилет и рубашка. И то и другое, а также лежащие поверх воротнички принадлежали Джентльмену. Он всегда, когда бывал у нас, спал в этой комнате, хотя мог бы спать там же, где и мистер Иббз, — в кухне. Я-то знаю, какое место я бы выбрала. В углу притулилась пара кожаных сапог, очищенных от грязи и натертых до блеска. Рядом стояла сумка, под завязку, это было видно, набитая другим каким-то бельем. На стуле валялись несколько монет, выпавших из кармана, пачка сигарет и палочка сургуча. Монеты были легкими, а сургуч — хрупким, как жженый сахар.
