Задачами ему определим добить прошлогоднего мятежного молодчика Чжан Чжи, обидившегося на нас за казненного брата‑предателя, а также – разрешить проблему киданей и Пусяня. Пусяня привлечь на нашу сторону, нравится он мне, здесь мы Мухали поможем.
А свежий сорокатысячный корпус Собутая вновь сбегает по осени к южной столице, как только Хуанхэ покроется льдом. Перспектива складывающейся традиции заставит императора весь следующий год сидеть тихо, как мышь под веником. Глядишь, и Мухали через год полегче будет – при смирном императоре.
Не знаю, почему, но толстяк Пусянь мне нравится, а молодой красавчик Чжан Чжи – нет. Молодости его завидую? Нет, но кто поверит? Не знает никто о моем сравнительном анализе. Мне кажется, что молодой – бесчестен и глуп, а толстяк – храбрец. Я, конечно, не дама, не мне судить. В начале весны Чжан Чжи пошел в атаку и захватил Синчжун. Похвалить его должен, а мне не по душе. Мухали отобрал город, красавчик спрятался в родовой крепости. Хитрости наши превзошел, за стены не показывается, штурмовать – людей терять. Что с таким умным делать? Только замуж за него выйти. Мухали замуж поздно, заплакал и ушел дальнюю крепостишку осаждать, да и с той проблемы. Совсем ослаб кочевник, ползает по китайской земле, и некому эту гадину с нее выкинуть. Гарнизон в крепостишке маленький, сотни не наберется. То ли дело у красавца – тысяч пятьдесят в городе. Не выдержала душа поэта, схватил веник и побежал гнать монголов от своей мелкой собственности. Тут его от родового гнезда и отрезали, армией дорогу перекрыли. Но нам он не достался. Свои офицеры проткнули и только потом сдались. И вся провинция сдалась, кто раньше не успел. Без комментариев.
А у императора киданей Елюя в довершение всех его бед появилась своя оппозиция. Не ручная и интеллигентная, взывающая о милосердии и прочем, что я ей укажу, а реальная, недовольная слабостью хозяина. Лидеры оппозиции Есыбу, Цынгоу и Цину открыто порвали отношения с Елюем, приступили к ведению боевых действий против него и заявили о создании собственной империи Ляо на захваченной территории. В императоры выдвинули Есыбу. Семьдесят дней с ними бился Елюй, пытаясь доказать бывщим и настоящим своим подданным. Потом пришел Мухали, потушил свет, и империя Ляо закончилась. Император Есыбу был зарезан своим окружением, Цынгоу бежал в южную столицу Цинь, а Цину был разбит Елюем и удрал в Корею. В этом мире оппозиция – как известная болезнь: запустишь – лечить труднее. Профилактикой надо заниматься. Хорошо, что доктор рядом.
Назначил я горе‑императору столицу его Железной империи в Гуаннине. Пусть пока передохнет от жизненных неурядиц, а то очередная схватка с Пусянем его совсем доконает.
Мухали вошел в Ляодун, взял города Фучэн, Гайчэн, Гайпин и еще несколько, и, наконец, подошел к Ляоляну, где, замерев, как жаба на кочке, и тяжело дыша, сидел взволнованный Пусянь, ожидая решения своей судьбы. И таки он ее дождался. Я принял его присягу на верность, а старшего сына зачислил в свою гвардию. Молодец, Пусянь! Добился своего. Будет теперь и у меня, как у НикНика Дроздова, своя любимая жаба. Задача у него – охранять наши владения с юга от происков уцелевших гарнизонов империи Цинь. Уж Пусяня из Ляоляна никакими силами выгнать нельзя, не поверю. Наш человек!
По весне, как только открылись перевалы в горах, появилось, наконец, мое посольство к Мухаммаду. Ну, что сказать? Заинтересовался нами хорезмшах, главу посольства, Махмуда из Гургани, на другой день после официальной церемонии вручения подарков и посланий в своих подвалах лично допрашивал, в конце беседы даже камень из своего браслета подарил. Остальных его подручные трясли. Моего "дорогого сына" в обращении к нему списал на дикость кочевника, не понимающего, с кем общаться вздумал. Но переспрашивал, мимо ушей не пропустил. От моих подарков у него глаза на лоб полезли, жадный по натуре господин. Ему бы крокодилом или олигархом родиться, раз так халяву любит и людей. А вообще, все я правильно сделал, теперь нахрапом не полезет, будет разведку проводить: проверять и перепроверять донесения.
