Когда он вошел, Педди не удивился, но сказал просто:
— Заходи, Эндрью, и подожди. Да нет, не мешаешь. Паства тебе спасибо скажет — проповедь станет на пятнадцать минут короче. Ради тебя я сейчас и кончу.
Однако разговор не начинался, и оба они молчали, пока многострадальная Цесси не вылезла из корзинки, стоявшей у письменного стола, не подошла к своему врачу и не встала на задние лапы.
У локтя Макдьюи стояла вазочка с конфетами. Он рассеянно взял одну и дал ее собаке, а та закатила глаза и плюхнулась на пол.
Отец Энгус торжествующе посмотрел на друга.
— Вот видишь? — сказал он.
Макдьюи рассмеялся, и им обоим стало легче. Ветеринар набил трубку, закурил и сказал священнику:
— Хочу с тобой посоветоваться. — И поспешил объяснить: — Нет, не насчет Мэри, насчет Лори.
Энгус Педди не удивился.
— А, насчет Лори! — сказал он. — Да, ты ведь думал к ней съездить. Значит, ездил?
Ветеринар вспомнил, как священник его предупреждал об опасности, и подумал, что бы он сказал теперь, когда его, Макдьюи, настигла любовь не к Богу, а к Лори. Но ответил он только:
— Да, несколько раз.
— И сделал, что собирался? — осторожно спросил Педди.
— Нет, это не нужно. Она ни в чем не виновата. Мне, знаешь, наговорили на нее…
Отец Энгус радостно улыбнулся:
— Слава Богу! Так я и знал, что ты поймешь.
— Она ни в чем не виновата, — повторил Макдьюи. — Она очень хорошая. Только… видишь ли, у нее навязчивые идеи. Не злые, добрые. Ей кажется, что она понимает животных, а они — ее. Вообще-то они действительно ее во всем слушаются, но ведь это можно объяснить и без чудес. Потом, ей кажется, что она беседует с ангелами, слышит шелест их крыльев, голоса…
— Помнишь, — сказал Педци, — был на земле человек по имени Франциск [15], который попросил птиц не шуметь и сказал им проповедь? Он считал бессловесных своими братьями и сестрами, а теперь и ученые его поддержали — человек во многом подобен животному…
Макдьюи рассердился, что приободрило его друга, потому что кроткий Эндрью был как бы и не живой.
— А ну тебя! — крикнул он. — И что вы за люди! Как угри, честное слово! Ты прекрасно знаешь, что Лори не в себе! Она построила собственный мир. Она…
— Конечно, знаю! — перебил его Педди. — У вас есть ярлык для всего, что не входит в ваши рамки, — неврастения, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз. Нам остается немного: выбрать себе подходящую лечебницу.
— Ты хочешь меня убедить, что она здорова? — спросил Макдьюи с прежней воинственностью, порадовавшей друга.
Священник встал, подошел к окну и посмотрел на белую церковь, на белые плиты кладбища и синие воды залива. Он думал довольно долго, потом обернулся и сказал:
— Если те, кто пытается общаться с Богом, сумасшедшие, — здоровых почти нет. Скажу иначе: Христос призвал нас к состраданию. Две тысячи лет назад Он возвестил о любви, жалости и милости в жестоком безумном мире. Но мир туго поддается, все дальше уходит от Божьего здравомыслия. В прежнее время, лет пятьсот назад. Лори считали бы святой.
— Скорее, ведьмой, — мрачно поправил Макдьюи. — Ее и сейчас так называют. Нет, ты мне скажи: если она больна… если у нее безвредный психоз… она живет в придуманном мире… Если она, как говорится, тронутая… или, по-твоему, святая… Грех это или не грех…
Он замолчал, но маленький толстый священник отошел от окна и строго спросил:
— Тебе-то что до греха, Эндрью Макдьюи? Разве ты не знаешь, что грех — наша привилегия, а одно из ваших наказаний в том, что для вас греха нет?
— Ты надо мной смеешься? — несмело проговорил Макдьюи.
— Ну, что ты! Разве ты не видишь, что загнал себя в полный тупик? Если ты не веришь в Бога, для тебя нет и греха. А если веришь — Лори не больная, а добрая, кроткая, милостивая. Она — анахронизм Божий в жестоком и больном мире.
— Все у тебя Бог! — заорал Макдьюи. — Что от Него, деться некуда?
— Конечно, некуда, Эндрью, — звонко ответил Педди и продолжил помягче:— Ты не удивляйся, что я о Нем всегда говорю. Психиатр говорил бы с тобой о неврозах и всяких там либидо, врач — о железах каких-нибудь, слесарь о трубах. Что же странного, когда священник говорит о Боге?
