Полагаю, что, не оскорбляя их, я, по крайней мере, могу сказать следующее. Если кто-нибудь увидит, сколь прилежен Эразм, сколь велики, сколь хороши книги, которые он один Издал, и сколь их много, то он поймет, что этого хватило бы и не на одного человека; я думаю также, он легко обнаружит, что если бы Эразм был даже и менее добродетелен, то у него не осталось бы времени на грехи. Если же кто-нибудь беспристрастно посмотрит на его дела поближе, оценит их пользу и обдумает свидетельства тех людей, на труды которых упал его свет, до которых дошел его пыл, то, я думаю, этот человек, конечно, поймет, что сердце, из которого вырывается огонь благочестия, которое воспламеняет других, само при этом не остается холодным. Я полагаю, что эти похвалы не подходят для зависти, и ни один недоброжелатель не станет этого отрицать; впрочем, я не говорил бы о них, если бы не твоя брань, которая и сейчас не дозволяет мне остановиться, а неизбежно тянет меня за собой дальше. У кого хватило бы терпения слушать твои грубые нападки, когда ты называешь его бродягой за то, что он иногда меняет место, чего он почти никогда не делает, если этого не требует от него общее благо! Как будто бы совершенная святость и заключается в том, чтобы постоянно сидеть на одном месте вроде устрицы или губки, приклеившейся навсегда к одному и тому же камню! Если это правильно, то недостаточно хорошо устроен орден миноритов, члены которого по достойным причинам бродят по всему свету и который, если я не ошибаюсь, святее всех других орденов. Тогда и Иероним не был прав, пребывая то в Риме, то в Иерусалиме. Менее всего соответствовали вашему пониманию святости святейшие апостолы, потому что в то время, как вы сидите, вернее, еще до того, как вы осели на одном месте, они обошли всю землю. Я это говорю не для того, чтобы сравнить с ними Эразма или предотвратить клеветнические насмешки, но чтобы показать тебе, что, подобно тому как перемена места часто не заключает в себе греха, так и в сидении на одном месте не всегда есть какая-то особенная святость.
Но вернусь к Эразму. Каким бы ни было в нем все остальное — а оно прекрасно, — его бродяжничество, на которое ты столь рьяно нападаешь, я, конечно, без сомнения предпочитаю любой вашей добродетели, как бы она ни нравилась вам самим. Я думаю, что сейчас всякий, кто хочет наслаждаться жизнью и кто боится работы, предпочтет сидеть с вами, а не бродяжничать с ним. Ведь если посмотреть на труд, то Эразм иногда за один месяц делает больше, чем вы за много месяцев. Если же взвесить пользу от его труда, то за один месяц он иногда помогает всей церкви больше, чем вы за годы, если только ты не считаешь, что чье-нибудь постничание и жалкие молитвы имеют такое большое значение, как все замечательные книги, по которым учится праведности весь мир. Кажется, Эразму приятно, когда, пренебрегая зимним бурным морем, плохой погодой и всеми земными делами, он споспешествует общему благу. Но не такая уж приятная вещь тошнота во время плавания, мучения от качки, всегда стоящая перед глазами опасность смерти и кораблекрушения при непогоде. Не считаешь ли ты наслаждением то, что он столько раз пробирается сквозь дремучие леса, дикие заросли, преодолевает каменистые вершины и крутые горы, идет по дорогам, полным разбойников, изнуренный переходом, усталый, часто плохо принятый в гостинице, и не находит у вас ни пищи, ни ночлега? Особенно когда все эти беды, которые легко утомили бы даже молодого и сильного человека, должно выдержать несчастное стареющее тело, потерявшее силы от занятий и трудов! Поэтому почти очевидно, что все эти беды уже давно должны были бы его свалить, однако же Бог (который повелевает солнцу своему восходить над добрыми и злыми) все-таки сохраняет его для пользы неблагодарных! Откуда бы он ни возвращался, он всем привозил редкостные плоды своих странствий, себе же — ничего, кроме пошатнувшегося здоровья и вызванного его добрыми делами злословия самых злых людей. Ему так дороги его поездки, потому что их требуют его занятия, т. е. общее благо, которое он сам часто приобретает потерей личного блага, весьма охотно лишаясь его. Во время этих странствий, на которые ты так набрасываешься, он встречает людей, известных своей ученостью и жизнью; в нем всегда появляется что-то, что потом порождает нечто важное для общей пользы науки. Если бы он больше ценил свое собственное благо, у него сейчас было бы хоть сколько-нибудь менее подорванное здоровье и он был бы гораздо богаче и зажиточнее, потому что все властители и почти все правители наперебой стараются привлечь его к себе своими прельстительными дарами. Повсюду, где он живет, от него исходит польза, как от солнца, которое на всех льет свои лучи. Поэтому, конечно, и он заслужил, чтобы на него со всех сторон лились разные блага. Так как он целиком посвятил себя благу других людей, не требуя для себя никакой награды на земле, то и я не должен сомневаться в том, что милостивейший Господь вознаградит его и воздаст ему в полной мере. Когда я сравниваю Эразма, которого ты презираешь, с тобою и сопоставляю ваши заслуги, насколько это возможно сделать человеку, то у меня появляется несомненная надежда, что настанет наконец день, когда каждый из вас получит по достоинству. И пусть я надеюсь, что твоя награда будет очень велика, — я хочу, чтобы она была чрезвычайно большой, — Бог, однако, оценит вас обоих по справедливости и предпочтет его бродяжничество твоей усидчивости; и Он сделает это без ущерба для тебя, из расположения и даже благосклонности по отношению к тебе. Так как все содействует благу, то я уверен, что Бог предпочтет его красноречие твоему молчанию, а его молчание будет Ему угодно больше твоих молитв, его еда — больше твоего постничания, сон — больше твоих бдений! Наконец, все, из-за чего ты взираешь на него с такой надменностью, будет для Бога выше всего, что так сладко льстило тебе в течение всей твоей жизни.
