Этот очерк в последние десятилетия XIX века нашел горячих почитателей среди английских сторонников "искусства для искусства". Оскар Уайльд восхищался им, делая вид, что принимает всерьез своеобразное ироническое остранение, скрытое за описанным Де Квинси убийством. Очерк Уайльда "Перо, кисть и отрава" носит явные следы усердного чтения эссе "Убийство...", однако предложенное им толкование поразившего его сочинения не соответствует концепции автора: описание жестокости убийцы, палача двух семейств, у Де Квинси опровергает, абсолютно компрометирует эрудированное, глубоко аморальное вступление к лекции, выявляет его пародийную сущность.
Очерк о страшной расправе, повторяю, нарушает законы жанра. Зато в очерках, посвященных традиционным историко-литературным темам, эти границы соблюдаются. В центре внимания автора, естественно, английские писатели. Как и другие романтики, Де Квинси из поэтов прошлых лет более всех чтит Шекспира и Мильтона. Последнему посвящено несколько исполненных восхищения эссе, в которых прославляется его власть над "наукой поэзии", а она подразумевает проникновение в искусство "скрытого антагонизма", - ключа к "расточительной пышности искусства и познания". Как всегда, Де Квинси раскрывает идею через образ: описание царственного пиршества в пустыне подчеркивает ее уединенность и отрешенность от всего человеческого; точно так же хвала великолепию архитектурных сооружений, возведенных среди рая, позволяет лучше себе представить тишину и молчание, царившие там, когда человек был счастлив и невинен[*De Quincey Th. Milton // Works. Vol. VI. P. 321].
Литература XVIII века для Де Квинси имеет второстепенное значение. Очерки его не претендуют на объективность; они часто несправедливы и резко выражают романтическое неприятие рационалистического искусства - хотя бы и в самых талантливых его проявлениях. Свифт, Смоллетт, Филдинг, Ричардсон, по мнению Де Квинси, ничтожны даже в своих удачах[*De Quincey Th. Oliver Goldsmith // Ibid. Vol V. P. 204-206]. Исключение он делает только для таких "благодетелей рода человеческого", как Голдсмит[*De Quincey Th. Ibid. P. 207]. Очень дурно отзывается Де Квинси и о Попе, которому посвящает и специальные статьи, и рассуждения в связи с общими вопросами. Он считает, что Поп стремился лишь угодить порочным вкусам своего времени и прибегал ради этого к внешним эффектам, за которыми не стоят ни поиски истины, ни подлинные движения сердца. У него нет ни интуиции, ни искренности; он отстаивает дидактическую поэзию, между тем как такое сочетание понятий заведомо немыслимо: поэзия может учить только так, как учит природа; уроки ее должны быть инстинктивны, зашифрованы, символичны, подразумеваемы, но не высказаны прямо[*De Quincey Th. Pope // Works. Vol. VIII. P. 45-46].
В целом литература XVIII века кажется Де Квинси бесконечно чуждой современности, эпохе революций, выдвинувшей новую меру всех вещей. Он пишет: "Огромное движение народов, внутреннее и внешнее, горести времени глубоких исканий, блеск времени великих надежд - эти силы действуют в последние 50 лет... так мощно, что мы достигли глубин и высот, недоступных нашим предкам"[*De Quincey Th. Oliver Goldsmith // "Works". Vol. V. P. 20. Cf. De Quincey Th. On Style // Works. Vol. X. P. 231-238. О борьбе, о столкновении идей, о трагических противоречиях, внешних и внутренних, как законе бытия и источнике мудрости см.: De Quincey Th. The vision of Life // Essays by Th. De Quincey. London, 1904. P. 271].
Истинную глубину и высоту Де Квинси из современников видит у Вордсворта и Колриджа, а из прозаиков - у Лэма, которого хвалит за изысканную деликатность, с какою сочетаются у него трогательная задумчивость и юмор, наблюдения над современностью и воспоминания о прошлом[*De Quincey Th. Charles Lamb // Works. Vol. VIII. P. 110]. Лэм в глазах Де Квинси есть часть бурного потока, рожденного социальными потрясениями его эпохи.
Значительно слабее очерков Де Квинси, посвященных частным вопросам, представляются его теоретические эссе: в них особенно ясно проявилось разрушительное действие опиума на его способность концентрировать мысль. Так, например, в очерке "О стиле" попытки обобщить наблюдения приводят лишь к повторению общих мест романтической эстетики: стиль не есть одежда мысли, ее механическая форма, а (по Вордсворту) воплощение мысли, органически с ней связанное[*De Quincey Th. On Style // Works. Vol. X. P. 273- 274]. В этих размышлениях мало не только оригинальности, но и последовательности: от ответа на основной вопрос Де Квинси непрерывно отклоняется, вводит иллюстрации, слабо связанные с основной темой, и часто повторяется.
