Томас. Так юный господин Смит был ранен?
Ричард Смит. Он получил ранение; но не стал недееспособным. Он вторично нанес удар, по распухшим губам Перси. Нож упал на землю — вместе с еще одним зубом. Парень опрокинулся навзничь. Увлекая за собой некстати подвернувшуюся штангу, и эта штанга разбила окно, точнее — три или четыре стеклышка в оконном переплете. Это несущественный урон, и его легко можно возместить. Но Питер не умел рассчитать ни собственную физическую силу, ни силу своего гнева. Он, ослепленный яростью, пнул противника в живот — и, видимо, не один раз. Подбежавшие уличные сторожа доставили ученика латинской гимназии к его ректору. Хулигана посадили в карцер. Оттуда я его вызволил. Он теперь сидит под домашним арестом у меня дома.
Томас. Какое несчастливое стечение обстоятельств!
Ричард Смит. С юридической точки зрения тут все ясно. Нарушение общественного порядка на улицах, драка, телесные повреждения. Что такое собака по сравнению с человеком, который наделен душой? Соблаговолите ли вы, Чаттертон, все так и передать адвокату? Мистер Ламберт должен завтра, с самого раннего утра, явиться ко мне.
Томас. Конечно, сэр. Ни одна деталь не ускользнула от моего внимания. И на память я не жалуюсь.
Ричард Смит. Что ж, полагаюсь на вас.
Томас. Позвольте сказать еще два словечка, сэр…
Ричард Смит. Говорите, Чаттертон.
Томас. Отставание в латинской грамматике… если я вас правильно понял… легко наверстать. Я мог бы каждый день выкраивать по два-три часа… уверен, мистер Ламберт не будет возражать… чтобы помочь юному господину Смиту готовить домашние задания.
Ричард Смит (неприятно удивлен). Я ценю ваше предложение, Чаттертон. Вы, конечно, говорите сейчас как друг Уильяма; однако я сомневаюсь, что сами вы в достаточной мере понимаете латинский язык. В Колстонской школе его не преподают.
Томас. Кое-какие познания у меня имеются. Я декламирую наизусть Вергилия.
Ричард Смит. Гимназический распорядок допускает такие встречи — в лучшем случае — раз в неделю. Может, вы лишь хотите сказать, что не прочь были бы подружиться и с Питером. Он, конечно, будет вас иногда навещать, вместе с братом… Но пока что — доброй вам ночи.
Томас. Доброй ночи, сэр… Доброй ночи… юный господин Смит.
Питер Смит. Чаттертон… Мой брат делил с вами постель в Колстоне и до сих пор остается вашим другом. Называйте меня Питером… если хотите.
Ричард Смит (он уже открыл дверь). Ты под домашним арестом, мой мальчик, не забывай этого.
>(Ричард Смит и Питер быстро уходят).
Томас (долго смотрит на захлопнувшуюся дверь).
Абуриэль (тихо входит, снова сдвинув в сторону стенку с книжными полками). Томас…
Томас (вздрагивает). Ах да, мистер Абуриэль… я забыл про вас. Вы подслушивали за стенкой?
Абуриэль. Я всегда подслушиваю, когда нахожусь поблизости. Это одна из моих должностных обязанностей.
Томас. И что вы скажете о видах на будущее для юного господина Смита?
Абуриэль. Он станет твоим другом — еще одним, наряду с Уильямом и Кэри.
Томас. Я имел в виду его положение в гимназии на Кристмас-стрит.
Абуриэль. Способность испытывать жалость — индивидуальное достижение; жалость не полезна. Чтобы объединить людей в человечество — ради определенных надобностей и целей, — требуется жестокость. Что значит жизнь собаки? На улицах Бристоля ежедневно околевают запряженные в волокуши лошади[7]; до последнего мига перед смертью их нещадно осыпают побоями. А как ведут себя люди в своем кругу? Они шагают вперед — от рабства к инквизиции, от инквизиции к войне, от войны к бюрократии, от бюрократии к рабству. Это спираль, которая заканчивается где-то в глубокой бездне, в непроглядном мраке.
Томас. Вы этого не знаете. Вы не юрист.
Абуриэль. Только не обманывайся относительно происхождения твоей симпатии! Твой хрупкий мятущийся дух надеется обрести покой рядом с простодушными.
Томас. Это звучит как упрек.
Абуриэль. Но ведь тебе не свойственна верность.
Томас. Ваши слова отдают горечью.
Абуриэль. Давай поговорим о Бристоле. То, что произошло и произойдет с тобой, с Кэри, с Уильямом и Питером Смитами, — не более чем туманная дымка над землей. Каждый человек преувеличивает собственную значимость, поскольку забывает, что ему не известно, откуда он пришел. Бристоль же очень давно является местом, наполненным человеческой гнилью. Он тянется ввысь почти сотней церквей, лесом корабельных мачт, а в глубине лежат люди прошлых эпох,
