В ответ она смогла только прошептать:
— Нет! Мне нельзя об этом даже думать. Это так заманчиво! Но мама никогда не согласится.
— При чем тут ваша мама?
— Как при чем? В таких семьях, как наша, судьба одного человека — ничто, важна и священна судьба рода. Я должна помнить о Брэдли Риверсе, о старом Зенасе, о сотнях славных пионеров-янки, возродивших нечто величественное, по сравнению с чем не имеет значения счастье отдельного человека. Дело в том, что… о! Noblesse oblige.[1]
Мог ли он, не пощадив этой страстной веры, сказать ей правду? Он выпалил:
— Но вы бы хотели? Ориллия! Осталось ровно двадцать пять минут. — Он сунул часы в карман. — Слушайте. Я должен поцеловать вас. Я уезжаю отсюда за семь тысяч миль, и я этого не вынесу, если… Я сейчас вас поцелую вон там в беседке.
Он ухватил ее под руку и увлек по дорожке.
Она слабо сопротивлялась: «Нет, нет, о, пожалуйста, не надо!» — пока он не смел ее слова поцелуем, и в поцелуе она забыла все, что только что говорила, и прильнула к нему с мольбой:
— О, не уезжайте! Не оставляйте меня тут, в этой мертвой деревне. Останьтесь, поезжайте следующим пароходом! Уговорите маму…
— Я должен ехать этим пароходом. Меня ждут там: будут большие гонки. Поедем со мной!
— Без… без вещей?
— Купим все по дороге, в Сан-Франциско!
— Нет, не могу. Я должна подумать и о других, не только о маме.
— О мистере Доусоне? Неужели он вам нравится?
— Он очень деликатен и внимателен, и он такой образованный человек! Мама хочет, чтобы мистер Доусон получил приход на Кейп-Коде, и тогда, она думает, я могла бы возобновить прежние связи нашей семьи и стать настоящей Риверс. Сделавшись миссис Доусон, я, может быть, разыскала бы наш старый дом и…
Ее прервали его руки, легшие ей на плечи, его глаза, смотревшие прямо в ее глаза с горькой прямотой.
— Неужели вам не надоедают предки? — воскликнул он.
— Никогда! Хороша я или дурна, у меня славные предки. Однажды во время мятежа на клиппере, которым командовал Зенас Риверс, он…
— Дорогая, никакого Зенаса Риверса не было. Был только иммигрант-португалец по имени Рибейро, Фернао Рибейро. На портрете у вас в доме изображен некий капитан Гулд.
Она отпрянула. Но он продолжал говорить, стараясь взглядом и голосом выразить свою нежность:
— Старик Зенас был низкорослый смуглый толстяк. Он грабил затонувшие суда и был не слишком-то приятной личностью. Первый настоящий аристократ в вашем роду — это вы!
— Подождите! Значит… значит, это все неправда? А дом, фамильный дом Риверсов?
— Нету дома. Дом, который у вас на картине, принадлежит и всегда принадлежал Кендрикам. Я сейчас прямо с Кейп-Кода, и там я выяснил…
— Все неправда? Ни слова правды во всей истории Риверсов?
— Ни слова. Я не хотел вам говорить. Если не верите, можете написать туда.
— О погодите! Одну минуту.
Она отвернулась и посмотрела вправо, туда, где в конце улицы, как припомнил Баффем, был небольшой холм и на склоне — кладбище.
— Бедный отец! — прошептала она. — Я так… я так любила его, но я знаю, он часто говорил неправду. Но только безобидную неправду. Он просто хотел, чтобы мы им гордились. Мистер… как ваша фамилия?
— Баффем.
— Идемте.
Она быстрыми шагами повела его в дом, в комнату с боготворимыми портретами. Она посмотрела на «Зенаса Риверса», потом на «изображение дома Риверсов». Она погладила застекленную фотографию отца, сдула с пальцев пыль, вздохнула: «Здесь такой затхлый воздух, так душно!» — и, подбежав к старому красного дерева комоду, выдвинула ящик и вынула лист пергамента. На нем, как успел разглядеть Баффем, был вычерчен фамильный герб. Она взяла карандаш и на обороте пергамента нарисовала крылатый автомобиль. Потом протянула рисунок ему и воскликнула:
— Вот герб будущего рода, эмблема новой аристократии, которая умеет работать!
И он с веселой торжественностью провозгласил:
— Мисс Риверс, не согласитесь ли вы выйти за меня замуж где-нибудь на полпути отсюда в Калифорнию?
— Да. — Он поцеловал ее. — Если вы сумеете… — она поцеловала его, — …убедить маму. У нее здесь есть знакомства и есть немного денег. Она сможет прожить и без меня. Но она верит в аристократический миф.
