— Тут вы правы, мастер. Раньше было по-другому. Тогда это называлось: один на один, то есть охотник имел с дичью честную очную ставку, борясь за требующееся ему пропитание с огромным риском для жизни. Теперь же охота превратилась в трусливое убийство из засады, и охотники старой закалки мало-помалу переводятся. Люди, подобные вам обоим, чрезвычайно редки! Много денег от вас, конечно, ждать нелепо, но ваши имена не пустой звук, и это стоит признать!
— Вы знаете наши имена? — удивился Джемми.
— Почему бы и нет.
— Откуда?
— Этот Вокаде назвал их, когда мы лежали с Мартином в кустах и подслушивали вас. Собственно, вы сами не очень-то и похожи на вестмена. Ваша талия скорее подошла бы мастеру-хлебопеку или капитану бюргерской гвардии, но…
— Что? — Толстяк встрепенулся. — Кажется, вы говорите о Германии? Вы ее знаете?
— Еще бы! Я же немец до корней волос!
— А я душой и телом!
— Это правда? — Фрэнк едва не открыл рот от удивления и придержал коня. — Ну, теперь я и сам вижу, что правда. С вашими формами янки не встретишь, Я по-королевски рад встретить земляка. Эй, сюда вашу руку! Добро пожаловать!
И они так ударили по рукам, что у обоих заныли ладони. Фрэнк уже забыл, что ехал верхом, но Толстяк предупредил:
— Пришпорьте вашего коня. Нам, несмотря ни на что, нельзя здесь задерживаться. Сколько вы уже в Штатах?
— Целых двадцать лет.
— Так вы, пожалуй, и немецкий уже забыли?
До сих пор оба говорили по-английски. Фрэнк выпрямился в седле, как струна, и обиженно ответил по-немецки:
— Я? Забыл мой язык? Тут вы дали маху — как раз наоборот! А знаете вы хоть приблизительно, где стояла моя колыбель?
— Нет. Я же не был вашим соседом.
— Как будто! Разве произношение не показывает вам, что я из той земли, где говорят на чистейшем немецком?[28]
— Вот как?! И откуда же?
— Конечно же, из Саксонии. Ясно? Со сколькими немцами я ни любезничал, ни разу не понял ни одного из них так, как того, кто родился именно в Саксонии! Саксония — сердце Германии. Дрезден и Лейпциг — классические города! Эльба — классическая река! А Саксонская Швейцария, а Зонненштейн! Это же все классика! Только между Пирной и Мейссеном можно услышать прекраснейший и чистейший немецкий язык. Именно между ними я и появился на свет. А позже там же началась моя карьера. Ведь я был помощником лесничего в Морицбурге — весьма знаменитом королевском охотничьем замке с не менее знаменитой картинной галереей и большим прудом с карпами. Итак, я был определен служащим с месячным жалованьем в двадцать талеров. Мой лучший друг был тамошним учителем, с которым я все вечера напролет играл в «шестьдесят шесть»[29], а потом говорил об искусстве и науке. Благодаря ему я овладел совершенно особыми знаниями, а также в первый раз узнал, где находится Америка. В немецком языке мы также хорошо поупражнялись, а потому я точно знаю, что именно в Саксонии без хлопот говорят самым прекрасным синтаксисом. Или вы сомневаетесь в этом? Ого, как скептически вы на меня смотрите!
— Не хочу с этим спорить, хотя некогда и был гимназистом.
— Как? Это правда? Вы обучались в гимназии?
— Да, я тоже деклинировал[30] словечки типа «теша».
Малыш лукаво покосился на Толстяка и переспросил:
— Деклинировал? Пожалуй, тут вы оговорились.
— Да нет.
— Ну, тогда в вашей гимназии вы ушли не очень далеко. Не «деклинировать», а «декламировать» и не «mensa», a «pensa». Вы декламировали вашу «пензу»[31]: быть может, «Проклятие певца» Хуфеланда или «Вольного стрелка» госпожи Марии Лейневебер[32]12. Но никаких обид! Каждый может знать лишь то, что может, и не больше! Когда я вижу перед собой немца, то безумно рад ему, будь он и не особо толковый или даже не саксонец. Ну, так как? Будем добрыми приятелями?
— Само собой разумеется! — Толстяк расплылся в улыбке. — Я всегда слышал, что саксонцы — парни добродушные.
— Да, мы такие! Тут уж ничего не попишешь. Врожденная интеллигентность!
— А почему вы покинули нашу прекрасную родину?
— Именно из-за науки и искусства!
— Как это так?
— Это произошло совершенно неожиданно и следующим образом: вечером, сидя в ресторации[33], мы говорили о политике и мировой истории. Нас за столом было трое: я, дворник и ночной сторож. Учитель сидел за другим столом, со знатью. Я всегда был общительным человеком и сам подсел к дворнику и сторожу, а они были этому бесконечно рады. В беседе о мировой истории мы добрались наконец до старого папы Врангеля и вспомнили, что он так привык к глаголу «mehrschtenteels»
