В письмах к издателю де Сиону Золя резко протестует против попытки очернить его творческий метод и лишить его права называть персонажей по своему вкусу. Он с негодованием отводит от себя обвинения в аморализме. „Только невежественные или недобросовестные люди могут отрицать во мне желание быть моралистом“, — пишет Золя в одном из писем. В другом письме он снова настаивает: „Ни одна страница, ни одна строчка не были написаны мной без стремления придать им нравственный смысл“.
Однако буржуазная пресса как по команде подняла вой по поводу „безнравственности“ романа. Альбер Вольф, рецензент газеты „Фигаро“, не так давно хваливший „Западню“, писал: „Пора отомстить за оскорбления, нанесенные Парижу Эмилем Золя“. Критик, скрывшийся за псевдонимом „Коломбина“, в газете „Жиль-Блаз“ выражал сожаление, что „не обладает достаточно сильным пером для того, чтобы взять на себя защиту славной парижской буржуазии от клеветы такого рода“.
„Это самая бесстыдная порнография, — вопил в „Париже“ критик Лоран, — он (роман) конкурирует с наиболее непристойными образцами потаенной литературы“. Данкур в „Газетт де Франс“ силился опровергнуть правдивость романа. „Господин Золя, — пишет он, — никогда не видывал буржуазного домашнего быта, но это не мешает ему безапелляционно заявлять, что этот быт более грязен и гнусен, чем быт в старых лачугах городских окраин“. Уже упомянутый Вольф в другой своей статье в „Фигаро“ лицемерно сокрушался: „Как грустно, что человек, обладающий таким художественным талантом, так фальшиво изобразил буржуазный дом и его обитателей“.
Главной задачей хулителей Золя было доказать, что все уродливое в романе — плод воображения писателя, что роман не отражает правды жизни и что, следовательно, вождь натурализма потерпел фиаско в своих главных устремлениях.
Если большинство рецензентов сосредоточивало свой огонь на данном романе, то католический критик Фердинанд Брюнетьер, оценивая „Накипь“, пытался сделать выводы, дискредитирующие все творчество автора „Ругон-Маккаров“. В своей статье, помещенной в „Ревю де Дё Монд“, он выражал удивление по поводу шума, поднятого вокруг этого романа, доказывая, что другие произведения Золя не менее опасны, чем „Накипь“. Этот роман, по его мнению, — проявление определенной эстетической системы, и, таким образом, нельзя бранить Золя за одно и хвалить за другое, а надо осудить всю систему в целом.
Насколько реакционными были позиции Брюнетьера в его борьбе против Золя видно из того, что, выступив несколько лет спустя со статьей „Банкротство натурализма“, он громогласно провозгласил „крах“ научного познания и призывал вернуться к спиритуализму, к религии.
Появление „Накипи“ вызвало и некоторые дружелюбные отклики, впрочем, весьма немногочисленные.
Жандр в „Ла Жюстис“ защищал Золя от обвинений в „развращении нравов“. Он замечал в своей статье: „Описывать тот или иной общественный уклад не значит его создавать: не сатиры Ювенала повинны в развращенности Рима“.
Друг и ученик Золя Поль Алексис выступил с двумя статьями в „Ревей“ и „Кри дю Пёпль“ Жюля Валлеса. Он так отзывался о романе: „Накипь“ представляется мне грандиозной фреской в духе Микеланджело». Алексис справедливо подчеркнул некоторую гротескность манеры Золя в этом произведении, в котором изображается «настоящий социальный ад». По словам Алексиса, «грязь всех правящих классов бурлит и клокочет здесь, как в некоем грандиозном котле». Отмечая, что в романе «нет ни одного крупного негодяя», Алексис писал: «Чтобы достигнуть столь большого, потрясающего и ужасного эффекта, писателю потребовалось лишь нагромоздить массу мелких обыденных фактов. Благодаря их обилию и логической их взаимосвязи ему удалось создать страшную картину».
В России, где популярность Золя утвердилась еще задолго до «Накипи», роман очень скоро после появления его во Франции вышел сразу в нескольких переводах. Только в течение одного 1882 года роман выходит в пяти изданиях под названиями: «У пылающего очага», «Лицо и изнанка», «Трясина», «Вертеп» и даже под немудрящим названием «Побуль», просто воспроизведшим (и то неточно) французское звучание слова. Позже появились и другие переводы под названиями «Накипь» (1895), «Домашний очаг» (1898), «Кипящий горшок» (1903).
