Живя постоянно мечтой в таких фантастических мирах, эти поэты любят и самих себя воображать какими-то фантастическими героями. Тот, который считает себя опоздавшим родиться на пять столетий, уверен, что у него душа рыцаря, что его настоящее дело — это
Свой меч рукою осенить,
Умчаться с верными слугами
На швабов ужас наводить,
А после с строгим капелланом
Благодарить святую мать…
(И. Эренбург)
Другой с удовольствием изображает себя странствующим рыцарем:
Я — верный рыцарь круглого стола.
(А. Сидоров)
Третий считает себя магом:
Брожу по миру светлым магом…
(С. Алякринский)
Еще один, прикрываясь образом кузнеца, восклицает:
Я скоро кончу труд тяжелый,
Скую последнее кольцо,
И встану, гордый и веселый,
Перед всемирное лицо!
(С. Алякринский)
Более смелый, не прикрывая лица никакой маской, заявляет решительно:
Я! Я один! Только я!
Все остальное ничтожно.
Я ненавижу людей.
Я божества презираю.
(Е. Курлов)
Находится и такой, который весь свой сборник так и озаглавливает: «Я» (Э. Штейн). Всем кажется, что они какие-то особые, изумительные и великие, но в то же время все они чуть не на одно лицо, и часто трудно угадать по сборнику стихов, кто его автор — русский? немец? гимназист? помещик? военный?
Один из них верно выразил credo всех в стихотворении, прославляющем мечту:
Жить мечтою и жить для мечты!
Если это тебе не понятно,
Так погибнешь ты весь безвозвратно
В жалком мире слепой суеты…
(Е. Курлов)
Если под «слепой суетой» понимать всю вообще жизнь, от явлений нашей повседневности до событий мировой истории, а под «мечтою» неизменные образы «ангелов», «лилий», «роз», «стрел», «волн», «луны», «звезд», всего того, что издавна почитается «поэтическим», то, действительно, наши поэты «живут мечтой». Их воображение заполонено этими шаблонами, и они уверены, что делают реальность прекраснее только потому, что женщин сравнивают с ангелами, душу — с кипарисом, звезды — с лампадами, вечернюю темноту — с черным морем и т. п. Свою милую они представляют непременно
В гирлянде светлых небесных лилий.
(К. Шрейбер)
Изображая вечер, они призывают на помощь ангела:
Лучистый молится ангел белый
В печалях сосен.
(К. Шрейбер)
Кинул месяц первый луч свой длинный.
Ангел взоры опустил святые.
(М. Цветаева)
Яркий день заставляет их прибегнуть, — много после Андрея Белого, — к образу «кубка»:
Над миром бедным искрились кубки.
(К. Шрейбер)
Последний солнечный бокал
В лазури звонко опрокинут.
(С. Алякринский)
И все живут уверенностью, по крайней мере в стихах, что
Мы овладеем
Волшебным рулем…
(Е. Курлов)
Поэзия сильна гармоническим слиянием образов действительности с образами фантазии, сочетанием наблюдения и мечты. Искусство не только начинается с подражания природе, но и опирается на него, как на единственную твердую почву, которую оно может обрести. Самая смелая фантазия может только комбинировать данные опыта. Как только искусство отрывается от действительности, его создания лишаются плоти и крови, блекнут и умирают. Истинная дорога искусства лежит между мертвым воспроизведением действительности и столь же мертвой отрешенностью от жизни.
Было время, когда русская поэзия нуждалась в освобождении от давивших ее оков холодного реализма. Надо было вернуть исконные права мечте, фантазии. Надо было вновь указать поэзии на ее задачу — синтезировать данные опыта, обобщать найденное умом, в художественных и, следовательно, идеальных образах. К сожалению, по этому необходимому пути пошли слишком далеко. Молодая поэзия захотела летать в стране мечты, отказавшись от крыльев наблюдения, захотела синтезировать, не имея за собой опыта, фактов. Отсюда ее безжизненность и ее подражательность (о счастливых исключениях скажу дальше). Когда художник не хочет наблюдать действительность, он невольно заменяет личные наблюдения подражанием другим художникам. Это именно и случилось с большинством современных молодых поэтов.
2
Переходя теперь к критике отдельных поэтов, я начну с более слабых, с менее определившихся.
Почти «за пределами литературы» стоит «Садок судей». Сборник переполнен мальчишескими выходками дурного вкуса, и его авторы прежде всего стремятся поразить читателя и раздразнить критиков (что называется epater les bourgeois). Такая дорога может вести к добру лишь тогда, когда с нее решительно сворачивают. Авторам «Садка», как кажется, еще далеко до этого; а между тем у двух из них, у Василия Каменского и Н. Бурлюка, попадаются недурные образы. Удачно, напр., сравнение пережитого дня с побежденным врагом:
