— Ну, что скажешь? — спрашивала Наташа без предисловий.
— Ох, плохо, моя голубушка! Уж не умею, как и сказать… Попритчилось что-то с Леонидом Зотычем: вот уж третья неделя пошла, как молчит… На службу не ходит, а лежит у себя в каморке и молчит…
— Может, рассердился на кого-нибудь.
— Нет, ровно бы не на кого ему сердиться… Говорю: попритчилось. И с Карпушкой ничего не говорит… Прежде-то хоть с ним словечком перемолвится, а теперь и этого не стало. Я своего попа подсылала, да от него какой толк?.. Тошно смотреть-то, да и страшно в другой раз.
— Чего страшно-то?
— А кто его знает, что у него на уме… Чего-нибудь думает же: молчит-молчит, да как бросится, не ровен час… Уж только и квартирантов мне бог послал: как есть вся смаялась.
Попадья присела на стул и даже всплакнула, припомнив нанесенную ей Никоном обиду. Наташа поняла это движение, вспыхнула и как-то брезгливо отвернулась от старой приятельницы.
Это известие точно на ноги поставило Наташу. Она сейчас же отправилась к отцу разузнавать, как и что, — в конторе должны были знать все из ордеров Григория Федотыча.
— Дурит Левонид, и больше ничего, — равнодушно объяснил Федот Якимыч, стараясь что-то припомнить. — Как будто Григорий доносил в контору, а, между прочим, не знаю.
Наташа опять вспыхнула и резко проговорила:
— Тятенька, как вам не совестно? От кого Леонид-то Зотыч страдает?
— Ты… ты… Да как ты смеешь отцу такие речи говорить?
— А скажу, и все тут… Хоть бы вольную ему дали, Леониду, а то ведь он измучился весь. Легкое место сказать…
Федот Якимыч вспылил, как давно с ним не бывало: затопал ногами, закричал и выгнал Наташу вон. Она так и ушла, не простившись с отцом, ушла, полная решимости и жалости к несчастному Леониду, в котором продолжала: любить тень погибшего Никона. Не откладывая дела в долгий ящик, Наташа вместе с попадьей отправилась на Новый завод.
Леонид действительно лежал в своей комнате и не ответил Наташе ни одного слова, как ничего не говорил и с другими. Наташа посоветовалась с братом Григорием Федотычем и решила увезти Леонида в Землянский завод, чтобы там полечил его свой заводский доктор. По наружности Леонид был неузнаваем: похудел, побледнел, оброс весь волосами. Его отправили в сопровождении Карпушки, а Наташа поехала вслед за ними.
— Ну, слава тебе, господи! — взмолилась попадья, когда последний квартирант оставил поповский дом. — Теперь, поп, уж шабаш квартирантов держать: озолоти меня всю — не возьму.
Покаялась попадья своему хохлатому попу или не покаялась, так и осталось неизвестным, только поп молчал по-прежнему.
Наташа привезла Леонида прямо к себе в дом. Свободных комнат было достаточно, а муж ничего не мог сказать, — что же, пусть его живет. Когда свои лавочники начинали вышучивать, Недошивин отвечал одно и то же:
— Особенная у меня жена… Не чета вашим-то бабам, чтобы про нее разные слова говорить. Да… У ней все по-своему: в мамыньку родимую характером-то издалась.
Мать Гордеевых была еще жива и приплелась в недошивинский дом, чтобы своими старыми глазами посмотреть па обрушившуюся новую беду. Она не плакала, не жаловалась, а только удивлялась, — ее захватило уже старческое детство. У Наташи изболелось сердце при виде этих несчастных, но она ушла вся в хлопоты: нужно было устроить Леонида, пригреть и утешить старуху, пригласить доктора и т. д. Жизнь точно вернулась к ней: нужна же и она, Наташа, нужна не себе, а вот чужим людям. А как надрывалось ее женское исстрадавшееся сердце — знали только лики потемневших старинных образов.
Приглашенный для совета заводский врач внимательно осмотрел больного, выслушал его, выстукал и только покачал головой.
— Дело безнадежное, — объявил он Наташе, — общий медленный паралич.
Наташа так и повалилась, как подкошенная. Она не горевала так, когда умер Никон, а теперь обрывалась последняя живая ниточка, которая незримо привязывала ее к тени прошлого. Ведь это ужасно, — живой мертвец!.. В следующую минуту Наташа усомнилась в докторском определении и сама принялась лечить больного разными снадобьями от своих раскольничьих старух-лекарок. Ей помогал один Карпушка, неотлучно состоявший при больном. Изобретатель-самоучка сделался своим человеком в недошивинском доме и пил теперь водку вместе с хозяином. Последний даже рад был компаньону и, хлопая его по плечу, говорил: