– Идите чай пить, давно сели! – крикнула, запыхавшись, Паша. – Опять все у забора!..
– Ах, очень интересно было! – сказал я Паше. – Ты знаешь, к этой старухе пришла «Рожа»! И они даже целовались!..
– Ну, знаю. Это всем известно… На Бабьем Городке они жили, сама видала. Старухин полюбовник… Эн, вы чего глядите, как полюбовники ходят! Тут и еще один ходит…
– Как?! Эта «Рожа»… – мне стыдно было выговорить перед Пашей – «полюбовник». – Он… старуха… и она его любит?!
– А вот и любит! Как говорят-то… «любовь зла, полюбишь и козла!» Все, что ли, хорошенькие и молоденькие… как вы?! Скорей идите! И она зашумела платьем.
Меня обожгло прямо: «хорошенькие и молоденькие, как вы!» Она влюблена в меня, и я люблю ее! какое счастье! Но эта радость смешалась во мне с другим, таким безобразным, грязным, как красная рожа гостя. Да неужели у них – любовь?! Какая гадость!..
Я забрал книжку и тетрадки, как вдруг услыхал крики. Карих опять гонял петуха метелкой. Он носился, как сумасшедший, потерял ботик и пустил в петуха поленом. Петух подпрыгнул и кинулся к воротам.
– Убью, проклятый! – неистово орал Карих, – достигну!.. – совал он ногой в ботик, а ботик падал.
На галерее засмеялись. За пылавшими стеклами я видел смутно ее фигуру. Окно открылось, и высунулся чайник. Я видел маленькую ручку и белую манжетку. Ручка вытряхивала чайник. И тут же подбежал Карих и нежно подмел метелкой.
– Бо-же, какой вы ми-лый! – услыхал я небесный голос, и у меня заиграло в сердце.
– Я всегда с… с удовольствием для вас! – шаркнул ботинком Карих и споткнулся.
Вся галерея зазвенела, словно разбились стекла. Половинки окна раскрылись, и я увидал… виденье! Она была царственно прекрасна. Во всем белом, с двумя пышными темными косами, перекинутыми на грудь, она нежно склонилась из окошка. Косы ее качались, колыхались. На белом, как снег, лице ярко алели губы. Зинаида?…
– Как все зазелене-ло… – сказала она, мечтая. – В Нескучном теперь…!
– Знаменито теперь на «Воробьевке»-с! – вмешался Карих. – Видал, проехали гармонисты… А то хорошо на лодоч-ке-с!.. «Вниз да по матушке по Волге-с!»
Окно закрылось. Я едва оторвался от забора.
Подходя к крыльцу, я увидал конторщика Сметкина, который утром читал «про счастье». Он раскланялся, мотнув на мои тетрадки:
– Жара вам теперь-с, с экзаменами! Сам, бывало, страдал ужасно, перед дипломом!..
Его усики и прыщи показались особенно противными, и я сказал:
– Наши экзамены не чета вашим, городским! Да ты и училища-то не кончил, выгнали тебя! Мне Василий Васильич говорил…
Он по-дурацки ухмыльнулся: – Выгнали… А в каком смысле выгнали? Надо знать. А дяденька в меховом деле понимает только. А я сорок рублей в месяц получаю! Вот вам и выгнали!
– И нечего здесь болтаться! – закричал я.
– Извините, я к тетеньке хожу! – нагло ответил он.
– Тетенька не на нашем крыльце! И потом… – вспомнил я слова Гришки, – ты гнилой… можешь нас заразить!
Он подскочил ко мне, так что я поднял книжку.
– А за это я… исколочу! – проговорил он злобно. – Ты, кишочки зеленые… смотри!..
И как раз появился Женька! Он подошел «полковником», налился кровью и пробасил:
– В-вон отсюда!!! Или я тебя… вышвырну!..
Он сказал так решительно, словно железным голосом, что Сметкин сейчас же сдал.
– Да они ко мне придираются, а я только… к тетке сюда хожу!
– Связываться со швалью… – сказал Женька, толкая плечом конторщика.
– Ноги ему поломать!.. – послышался голос кучера. – Ты, гнилой черт, лучше не заявляйся! Знаю, чего ему надо! За Пашкой привдаряет, давно гляжу…
– Вот-дак ловко! – побледнел конторщик. – И не думал… Они мне «Листок» давали про «Чуркина», я и дожидался!..
«Листок» я ему давал, передавала Паша. Мне стало стыдно, и я сказал:
– Это верно, за «Листком» он ходит…
И мы ушли.
– Ну что, было? – спросил я Женьку. – Встретил ее на улице? Я из окошка видел.
– А, видел… Пока ничего… Посоветоваться к тебе…
Это мне польстило. Когда мы пришли в мою комнату, Женька насупил брови и сказал нехотя:
– Гм!.. Хотел под дверь ей сунуть, да черт у ворот сидел!..
– Какой черт?! – удивился я.
– Домовой хозяин. А то девчонки…
Я ничего не понял. Какие девчонки, где?…
