Дело к вечеру, на улице скот, телята, собаки, дети, взрослые, едут верхом, едут телеги.
В перспективе улицы, в позолоте догорающего дня, получается яркая бытовая картинка. А на противоположной стороне улицы огороды — в них подсолнухи, разноцветный махровый мак, громадный хмель, напоминающий виноградные лозы.
Проходят казаки, казачки. Народ сильный, крепко сложенный, но оставляющий очень многого желать в отношении красоты. Главный недостаток скуластого, продолговатого лица — маленькие, куда-то слишком вверх загнанные глаза., От этого лоб кажется еще меньше, нижняя часть лица непропорционально удлиненной. Это делает лицо жестким, деревянным, невыразительным. Напоминает слепня — что-то равнодушное, апатичное.
— Просто заспанные лица, — язвит Андрей Платонович.
На балконе появляются доктор и Н. Е. Молодое лицо Н. Е. все такое же бледное, слегка опушенное русой бородкой, добродушные большие серые глаза. Сегодня он проходил верст десять на охоте.-
— Надо пристреляться к ружью.
Улица стихла. Вечереет. Потянуло прохладой и ароматом лесов. Бекир приготовляет все для шашлыка из баранины.
— Ну вот выискалась долинка, вы живете здесь, а там за этими горами что? — спрашиваю я хозяина, старого казака. Я показываю на север, где в полуверсте уже встают горы.
— Там горы да камни.
— И далеко?
— По край света.
— Не сеете там?
— И не сеем и не косим. Медведь там только да коза. Здесь насчет посева…
Казак машет рукой.
— Ну, вот вы говорите, что на каждого рожденного мальчика наделяется сейчас же сорок десятин, — вероятно, уже немного свободной земли?
— Где много. Если б не умирали…
— Давно живете здесь?
— Сорок лет, как основались, здесь.
— У вас старинных женских одежд нет или всегда ходили так?
— Как так?
— Да вот в талию?
— Прежде рубахи да сарафаны больше носили, а нынче вот мещанская мода пошла.
Мода очень некрасивая: громадное четвероугольное тело слегка стиснуто уродливо сшитой талийкой, а между юбкой и талией торчит что-то очень подозрительное по чистоте. Нет грации, нет вкуса, что-то очень грубое и аляповатое. Нет и песен. Прекрасный предпраздничный вечер, тепло — где-нибудь в Малороссии воздух звенел бы от песен, но здесь тихо и не слышно ни песни, ни гармонии.
Молчит и китайский берег. Мгла уже закрывает его, потухло небо, и река совсем темнеет, и безмолвно пуста улица — спит все. Иногда разносится лай громадных здешних собак. Пора и нам спать. И спится же здесь: сон без конца. Прозаичный, скучный сон, без грез и сновидений. А зимой-то что здесь делается?..
10 августа
Хотели вчера пораньше лечь спать, но увлеклись приготовлением шашлыка и засиделись долго.
Учителем был Бекир, конечно. Жарили во дворе, у костра. Шашлык вышел на славу. Было ли действительно вкусно, или нравилась своя работа, но он казался и сочным и вкусным, таким, словом, какого мы никогда не ели.
— Заливайте красным вином, обязательно красным, — дирижировал доктор, последним отставший от шашлыка.
Мы уже давно пили в комнате чай, когда со двора раздался его отчаянный вопль:
— Тащите меня от шашлыка, а то лопну.
Он и сегодня с сожалением вспоминает:
— Много хороших кусков пропало: жир все.
— Жир разве полезен для желудка?
— Для моего и гвозди полезны.
Конкурент доктору в еде Н. Е. Мы им обоим предсказываем паралич.
Ночью спалось плохо: много уж спим. Ночь мягкая, теплая, с грозой и дождем. Пахнет укропом и напоминает Малороссию с ее баштанами, свежепросоленными огурцами, арбузами и дынями.
Пробуждение утром неприятное: сразу сознание бесцельного торчанья в каком-то казацком селе.
Но так как ждать придется, может быть, и несколько дней, то решил забрать себя в руки.
Встал, умылся, напился чаю и отправился в соседний дом заниматься: сперва английским языком, затем чтением о Корее и Китае.
Сижу и занимаюсь под аккомпанемент визгливой ругани моих хозяев-казаков.
Как они ругаются! И мужские и женские голоса…
Старухи голос:
— Я тебе не молодуха, и не имеешь надо мной больше закона.
Или:
— Ах ты, пьянчужка, вредный старик, поперечный…
Мужскую ругань, к сожалению, по совершенной нецензурности, привести нельзя: грубая, плоская, с громадной экспрессией.
