— Коровы молчать не станут... — Я поднял стакан. — Будем надеяться, что они сумеют привлечь внимание двух наемных сыщиков и двух доброхотов.
— Скорее надо надеяться на тетушку, — возразила Флора и улыбнулась своей удивительной, прелестной улыбкой, которая тут же угасла.
— Но нам нельзя терять времени, Энн. Их так много против тебя одного, и они ведь совсем близко! О, будь же серьезен!
— Ты говоришь сейчас совсем как мистер Роумен.
— Ради меня, милый! — Она с мольбой сжала руки. Через «стол» я взял их в свои, разжал и поцеловал ладони.
— Любимая, — сказал я, — покуда туман не рассеялся...
— Он уже рассеивается.
— Не будем его торопить. Покуда туман не рассеялся, мне надобно пересечь долину и как можно дальше пройти по дороге, где гоняют скот, если ты мне объяснишь, как туда добраться.
Флора отняла у меня одну руку, сунула ее за корсаж платья и достала пачку ассигнаций!
— Боже милостивый! — воскликнул я. — А ведь я совсем про них запамятовал!
— Нет, ты неисправим, — вздохнула Флора.
Ассигнации были туго свернуты и зашиты в мешочек из желтого промасленного шелка. Я подержал в руках этот мешочек, еще теплый от девичьей груди, повертел его и увидел, что на нем вышито пунцовым шелком одно слово «Энн», а над ним — шотландский лев на задних лапах, подражание той жалкой игрушке, которую я вырезал для нее когда-то... давным-давно!
— Твой подарок всегда со мною, — прошептала она.
Я сунул мешочек в нагрудный карман, вновь завладел ее руками и упал перед ней на колени, прямо на камни.
— Флора, ангел мой! Любовь моя!
— Шшш!
Она отпрянула. На тропинке послышались тяжелые шаги. Я едва успел накинуть на голову шаль миссис Гилкрист и усесться на камень, и тут мимо каменоломни торопливо прошли две веселые деревенские кумушки. Разумеется, они нас заметили, более того, вытаращили на нас глаза и о чем-то перемолвились вполголоса, а мы так и застыли, глядя друг на друга.
— Они решили, что у нас тут пикник, — шепнул я.
— Странно, что они ничуть не удивились, — сказала Флора. — Ты так выглядишь...
— Они видели меня сбоку, я закутался шалью, ноги мои скрывал камень, и они, верно, приняли меня за какую-то старуху на прогулке.
— Ну, час для пикника совсем неподходящий, — заметила моя умница, — а уж погода и подавно.
Не успел я ответить, как на тропинке снова послышались шаги. На сей раз это был старый крестьянин с пастушьим пледом на плечах и в шапке, от тумана словно припудренной мельчайшими капельками влаги. Он остановился подле нас и кивнул, тяжело опираясь на посох.
— Экое ненастное утро. Вы, верно, из Либерна?
— Считайте, что из Пиблса, — отвечал я, плотнее заворачиваясь в шаль, чтобы скрыть предательский бальный наряд.
— Гм, Пиблс, — задумчиво промолвил старик. — В такую даль я еще не забирался. Хоть и подумывал сходить. Только не знал, понравится ли мне там. Вот что, я бы на вашем месте не стал прохлаждаться тут, ежели не хотите упустить самую потеху. Как бы и мне-то не опоздать.
И он зашагал дальше. Что бы это могло значить? Мы прислушивались к его удаляющимся шагам. Не успели они замереть вдали, как я вскочил и схватил Флору за руку.
— Ты слышишь? Господи боже, это еще что такое?
— Похоже на «Веселую охоту в Каледонии» в обработке Гоу. Играет духовой оркестр.
Как ревнива судьба! Ужели все боги Олимпа сговорились высмеять нашу любовь и заставить нас расстаться под звуки «Веселой охоты в Каледонии», да еще в обработке Гоу, в минорных полутонах? Несколько секунд мы с Флорой молча смотрели друг на друга, охваченные страшным подозрением (как сказал бы один из поздних английских бардов). Потом она кинулась к тропке и поглядела вниз, на подножие холма.
— Бежим, Энн! Там идет еще много народу!
Мы бросили неубранными остатки завтрака и, взявшись за руки, побежали по тропинке на север. Почти сразу же она круто повернула, и мы очутились на открытом месте на склоне холма. Тут мы ахнули и остановились как вкопанные.
Под нами расстилался зеленый луг, усеянный людьми — тут собралось по меньше мере человек триста, — и над самой серединой этого сборища, там, где оно сгущалось дочерна, словно пчелиный рой, парила не только унылая музыка «Веселой охоты в Каледонии», но и еще нечто более вещественное, размерами и формой подобное джину, который вырвался из бутылки, как это описано в остроумнейшей книге «Тысяча и одна ночь». Это и был воздушный шар Байфилда — исполинское чудище под названием «Люнарди», — и его как раз надували.
