– Каждый охотник желает знать, где сидит фазан… Каждый…
Нужно заметить, что открытие это не принесло Коле ни лавров, ни радости. Вернувшись домой, папа с мамой увидели, что Коля раскрасил цветными карандашами нотные знаки в тетрадке упражнений. «До» были красными, «ре» – оранжевыми, «ми» – желтыми, и так далее. А ноты были куплены недавно. И настроение у папы с мамой стало совсем не радужным.
Но цифра «7» еще долго казалась Коле таинственной и тревожила его воображение. Видимо, это было какое-то очень важное число. Оно входило во многие поговорки. «Семеро одного не ждут», – говорил папа, когда все собирались к бабушке, а Коля задерживался, укладывая свои карандаши в коробочку. «Семь раз отмерь, а один – отрежь», – наставляла мама, просматривавшая Колины рисунки. В сказке о мертвой царевне участвовало семь богатырей. В другой сказке храбрый портняжка хвастался, что он «одним махом семерых побивахом». «Семь бед – один ответ», – утешал себя Женьча, разбивший мячом окно и опрокинувший кувшин с молоком на подоконнике.
Но почему именно семь – этого не знал и сам Женьча, хотя он не прочь был порассуждать насчет всякой цифири. Женьча любил разные исчисления, иногда оглушал младшее население двора какой-нибудь почти непроизносимой астрономической цифрой, с целым хвостом из нулей, выражающей расстояние от Земли до дальней звезды, или вдруг мрачно изрекал перед замиравшими от уважения мальчишками:
– Один грамм сухого яда гремучей змеи убивает двадцать собак, шестьдесят лошадей, шестьсот кроликов, две тысячи морских свинок, триста тысяч голубей и сто шестьдесят семь человек…
Рассуждая о порядке чисел, он поражал младших приятелей такими умозаключениями:
– Сначала идет пустота, потом воздух, потом ноль, а потом уже «раз»…
Однако насчет цифры «7» ничего толкового он сказать Коле не смог. Так это и осталось невыясненным. Самое же удивительное для Коли было то, что и лет ему самому исполнилось как раз семь…
Все больше и больше тянуло его к бумаге, к цветным карандашам, к краскам. Может быть, тут увлекал пример отца с матерью, которые неутомимо и затейливо расписывали красивые образцы для тканей. А возможно, наглядность нанесенных на бумагу маленьких изображений была для него более убедительной, чем те приблизительные, полуосмысленные, на слух подбираемые звучания мелодий, которые он иногда пытался сочинять, вольно музицируя. Родители замечали, что порой, тихонько перебрав несколько аккордов, пытаясь нащупать какой-то мотив, мальчик вдруг сердито закрывал крышку рояля и, еще сохраняя на лице напряженную сосредоточенность, кидался в свой уголок и принимался там что-то набрасывать.
Он по-прежнему рисовал на маленьких бумажках, размером со спичечную коробку или игральную карту. Отыграв положенное время на рояле все заданные упражнения, этюды, пьески, он просил маму почитать ему что-нибудь вслух, а сам в это время рисовал свои миниатюрки. На нескольких квадратных сантиметрах он умещал и цветистую карусель, и знаменитую полосатую вышку спирального спуска с парашютами, которую видел в Парке культуры и отдыха, и павильоны Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, и пароходы, плывущие каналом Москва – Волга, и кремлевские башни, и новые москворецкие мосты, и стратостат, и первомайскую демонстрацию…
Коля любил прогулки по столице вдвоем с отцом. Это были настоящие путешествия двух мужчин – большого и маленького. Коля даже и мороженого не просил в таких Случаях. Ему нравился мерный походный шаг, которым они шествовали по улицам великолепной, строящейся, всеобъемлющей и неоглядной Москвы. И он старался не отставать от отца, идти в ногу с ним. Ах, молодец папка, как хорошо он знает Москву, сколько нового и упоительно важного открывается в каждой такой прогулке с ним!
И появлялись затем крохотные изображения и московского метро, и большого завода, и переплетов железнодорожного моста, где сложные пересечения стальных балок, рельсов, шпал в воздухе, в высоте, волшебно подчинялись тому чуду перспективы, которое Коля с год назад постиг у себя во дворе.
Отобрав с полсотни таких картинок, Коля аккуратно наклеил их в самодельный альбомчик, разрисовал узорами обложку, написал: «Папе – от Коли» – и подарил отцу.
