НА ПАМЯТЬ ИГОРЮ-СЕВЕРЯНИНУ
Это в юности всё было,
Прежде я не так любил.
И одно мне изменило,
Я другому изменил.
Эти струны, эта книжка —
Грезы юности былой…
Но теперь амур-мальчишка
Стал и взрослый и седой.
Потому-то сердцу больно,
Вьюга веет на душе,
И следы любви невольно
Я ищу на пороше.
Той любви своей юности искал престарелый поэт, гостя у меня на даче, когда на нашей «изношенной земле», под «золотой лазурью», «весною, в Божьи именины, тебе веселый праздник дан: в твоем саду цветут жасмины, в твоем саду журчит фонтан», когда над «огненной урной тюльпана» светит «молодая луна», когда
Весь заплакал сад зеленый,
Слезы смахивают клены
На подушки алых роз.
Порвана последней тучки
Легко-дымчатая ткань.
И в окно уносят ручки
Юной бабушкиной внучки
Орошенную герань…
когда
Едва-едва забрезжило весной,
Навстречу вешних дней мы выставили рамы.
В соседней комнате несмелою рукой
Моя сестра разучивала гаммы.
Духами веяло с подержанных страниц,—
И усики свинцово-серой пыли
В лучах заката реяли и плыли,
Как бледный рой усталых танцовщиц…
И не хотелось ли поэту, вспоминавшему свою молодость, заключенную в монастыре лет, сказать ей:
Быть может, тебя навестить я приду
Усталой признательной тенью
Весною, когда в монастырском саду
Запахнет миндальной сиренью?
Опечаленно вспоминает он дальше:
Тихо бредем мы четой молчаливой,
Сыростью дышат росистые кущи…
Пахнет укропом, и пахнет крапивой,
Влажные сумерки гуще и гуще…
…Верно, давно поджидает нас дома
Чай золотистый со свежею булкой.
Глупое счастье, а редким знакомо…
И не подумал ли он, смотря на осенеющий парк Ивановки:
Полураздетая дуброва,
Полуувядшие цветы,
Вы навеваете мне снова
Меланхоличные мечты.
О музе прежних дней, о которой он сказал когда-то:
Увы, ей верить невозможно,
Но и не верить ей нельзя.
О, молодость Фофанова, когда
Заслушалась роза тюльпана,
Жасмин приклонился клилее,
И эхо задумалось странно
В душистой аллее.
Теперь же
Время набожно сдувает
С могильных камней письмена.
Вспомнились и давние незабудки, не увядшие на. клумбе воспоминаний:
Не грели душу сны живые,
Лишь доцветали на окне
Две незабудки голубые,
Весною брошенные мне…
И в те ли дни встретился он впервые с любовью, которой сказал:
С тоской в груди и гневом смутным,
С волненьем, вспыхнувшим в крови,
Не повторяй друзьям минутным
Печаль осмеянной любви.
Им все равно: они от счастья
Не отрекутся своего,
Их равнодушное участье
Больней несчастья самого.
Не любил поэт города:
Столица бредила в чаду своей тоски,
Гонясь за куплей и продажей.
Общественных карет болтливые звонки
Мешались с лязгом экипажей…
И он шел рассеянно, город его не волновал, мечты мчались туда, где
…серебро сверкающих озер,
Сережки вербы опушенной
И серых деревень заплаканный простор,
И в бледной дали лес зеленый…
И веяло в лицо мне запахом полей,
Смущало сердце вдохновенье,
И ангел родины незлобивой моей
Мне в душу слал благословенье.
И не за эту ли свою любовь к природе поэт всегда
Был встречаем природой знакомой,
Как нежною сестрою потерянный брат?..
Не одну существующую земную природу знал он, была хорошо знакома иная природа — природа фантастическая:
Я грезою в Эдем перенесен:
Меж мшистых скал легко гарцуют лани,
Цветет сирень, синеет небосклон,
И колибри трепещет на банане…
Это в эпоху-то Надсона!
Вы все-таки еще не согласны, господа, что красота выше пользы?..
1924
Озеро Uljaste
«Цветы розовой окраски…»
(О лирике Фофанова)
Перелистывая первую книгу Фофанова, вышедшую в свет в 1887 году, я нахожу, — среди массы раздражающих своим убогим шаблоном и ходячим клише стихов, мало говорящих об истинной индивидуальности автора и могущих быть приписанными любому выдающемуся стихотворцу той эпохи, если исключить их замечательную плавность, ему присущую, и редкую вдохновенность, постоянно его выручавшую в «несчастных случаях», — много изумительных строк, строф, а иногда — но это значительно реже — и стихотворений целиком.
Фофанову хорошо удавалась форма отрицания общепринятого. Так например, когда большинство — и большинство громадное — поэтов, описывая свидания влюбленных, привыкли говорить, что эти свидания происходят обыкновенно в «поэтической» обстановке: при «расцветающих розах», «поющих соловьях», «светящей луне» и иных, на их взгляд, неизбежных атрибутах любовных встреч, Фофанов позволял себе и встречаться с любимой, и эти встречи описывать несколько иначе, что, на мой взгляд, отнюдь не вредило ни этим свиданиям, ни этим стихам:
