— Гм-м-м… — сказал Мелькер. Он утер слезы ладонью и чуть улыбнулся. — А разве я не сильный и красивый? Об этом почему-то никто ничего не сказал!
— Конечно, ты сильный и красивый тоже, — добавила Малин, — поэтому какое имеет значение, если ты чуть пересолил.
Юхан и Никлас успели отдать соседям остаток улова, и теперь в доме не было ни крошки, а лавку уже закрыли, и всем хотелось есть.
— А нет ли хрустящих хлебцев? — спросил Никлас.
Но прежде чем кто-либо успел ответить, в комнату вошла Чёрвен в сопровождении Боцмана и сказала:
— Папа приглашает всех в коптильню на копченую салаку. Кто хочет?
«Такими и бывают дни, равные целой жизни: непредвиденно рушатся планы, раздаются плач и скрежет зубовный», — думал Мелькер. Но вот настал вечер, тихий и ясный, и он сам простил себе все промахи. Право, жизнь удивительна в своем постоянном кругообороте: то плач и скрежет зубовный, то безмятежная радость и всевозможные удовольствия, как, например, свежекопченая салака и молодая картошка с маслом.
Они сидели на прибрежных камнях возле коптильни Ниссе, а солнце с разрумянившимися от летнего зноя щеками спускалось во фьорд. Ниссе до тех пор угощал их золотисто-коричневой ароматной салакой, пока все не наелись досыта. Мэрта потчевала их картошкой с маслом и свежевыпеченным домашним хлебом. Мелькер не удержался и произнес речь. Он восхвалял дружбу и салаку, его просто распирало от избытка благодарности. Конечно, жизнь прекрасна, подумать только, сколько всяких событий может приключиться за один-единственный летний день!
— Вот, друзья мои, — сказал Мелькер, — все точь-в-точь как я говорю: такой день равен целой жизни!
— И какой необыкновенной жизни! — восторженно добавил Пелле.
Мелькер безумно любил своих детей и частенько думал об их будущем. Конечно, он был писателем, и когда его спрашивали, что ему ближе всего, он отвечал: «Мелькер занят только Мелькером!» То было правдой лишь наполовину. Порой, когда он особенно серьезно задумывался о детях, ему казалось непостижимым, как у него могли вырасти четверо таких прекрасных малышей. И таких разных. Дело не только в том, что Малин и Юхан были светловолосые, а двое других совсем наоборот. Нет, они были разные буквально во всем. А Малин, его утешение и отрада, как она могла стать такой умной при ее красоте? Хорошенькие девушки обычно так заняты своей внешностью, что им некогда стать умными. Малин была другой. Мелькер, конечно, не очень-то знал, какие мысли таятся за ее гладким лбом, но он знал, что там нет недостатка в уме, искренности и здравом смысле. И кроме того, она была прелестна, и казалось, как цветок, не сознает этого.
Самый неуравновешенный изо всех детей Мелькера был Юхан. Фантазер, каких мало, и вечный непоседа. Нелегко придется ему в жизни, ведь он вылитый отец, бедный мальчик! Никлас, наоборот, спокойный, уверенный и в то же время самый веселый и жизнерадостный из всех Мелькерссонов с того самого дня, как появился на свет. Мелькер не сомневался, что Никласу будет легко шагать по жизни.
И наконец, Пелле. Как сложится его судьба? Что выпадет на долю тому, кто может расплакаться оттого, что у незнакомых людей в трамвае грустный вид, или оттого, что ему попалась навстречу кошка, похожая на бездомную? Пелле постоянно заботило, что какой-то человек, какая-то кошка, какая-то собака или даже какая-то маленькая оса не очень счастливы. Как он будет жить дальше с такими заботами? И сколько всяких несуразиц умещается у него в голове! «Почему телефонные провода поют так, что хочется плакать, когда их слышишь? И почему море так мрачно рокочет, может, в память о погибших моряках?» — со слезами на глазах расспрашивал Пелле. И радости у него были своеобразные, свои. Ему доставляло удовольствие в одиночестве сидеть в рыбачьем сарае и слушать, как дождь барабанит по крыше, или в бурю забраться в угол на чердаке, особенно в сумерках, и слушать, как поскрипывает на ветру дом. Никлас пытался было выведать у него, отчего ему нравятся такие чудачества, но Пелле отвечал:
— Если ты сам не понимаешь, то и нечего тебе объяснять, все равно не поймешь.
