Протесилай. Акаст, умрешь и ты. Смертный путь неизбежен, все пройдут им, и моя Лаодамия со мною. Навеки связало нас обещание любви, и нам нельзя разорвать нашего неизменного союза.
Акаст. Кто ты, чтобы из-за гроба простирать над нами свою пагубную власть? Власть иная над нами, знай, нечестивый, воля к жизни влечет нас путями жизни.
Протесилай. Уйди, старик, не мешай мне и Лаодамии моей почивать, нежно обнимая друг друга.
Акаст. Хорошо ли, подумай сам, ты делаешь, являясь Лаодамии, обманчивыми грезами смущая бедную? Филаке нужен царь, и Лаодамии – муж. Тебе то что – никакой ты не имеешь ныне нужды, тебе бы только обниматься с милою на досуге, – а нам, живым, надо подумать о доме и о городе.
Гермес приходит от востока и обращается к Протесилаю.
Гермес. Протесилай, пора нам идти. Близок час, когда над землею вознесется светлокудрый бог.
Протесилай. Милый спутник трудного и дальнего пути, как рано пришел ты!
Гермес. Пора. Срок, данный Аидом, прошел. Долог наш путь к тройным стенам мрака, которыми оградил незримый свое тихое царство.
Протесилай. О Гермес, помедли еще хотя немного. Дай мне побыть в сладкой предутренней прохладе и еще хоть раз взглянуть на мою Лаодамию, озаренную снова первым сиянием дня.
Гермес. Пойдем. Минул наш срок. Если ты еще замедлишь, навеки бесприютною и тоскующею тенью будешь ты скитаться здесь, пугая чутких псов и неразумных детей.
Оры(пролетая). Гелиос! Гелиос! Восходящее солнце не видно из-за чертога, но ликующие лучи его озаряют сад и сверкают на утренней росе.
Протесилай и Гермес исчезают, сливаясь с резкими дневными тенями.
Акаст. Дивные и ужасные дела творят великие и малые боги под покровом ночной тьмы. Но вот возносится сребролукий, далеко разящий бог. Он один хочет царить ныне на земле и на небе и, благий к почитающим его, гонит полуночные страхи, злых демонов и блуждающих по дорогам мертвецов. И теперь я поспешу силою светоносного бога отогнать непрошенного пришельца и заклясть его следы, чтобы многие ночи протекали для нас спокойно. Антим!
Антим робко вылезает из-за кустов. Становится на ноги. Молча, боязливо озирается.
Акаст. Не бойся, Антим, гость ушел, и мы позаботимся, чтобы он и не возвращался никогда. Созови скорее всех рабов и рабынь – пусть зажгут здесь, против порога, костер очищения. Сгорит в очищающем пламени костра ложе, где почивал полуночный страшный гость, и снова чистым явится дом.
Антим проворно уходит. Слышны голоса и растущий шум. Акаст отворяет дверь чертога и останавливается на пороге.
Акаст. Да там и другой! Кто же это еще? Кого еще обнимает безумная Лаодамия? Какое еще горе, какой стыд она готовит мне и городу? Входит в чертог. В это время рабы поспешно раскладывают костер. Он медленно разгорается. Его пламя бледно в ликующих лучах восходящего солнца. Из чертога слышен шум, гневные крики Акаста и пронзительный вопль Лаодамии.
Лаодамия. Не тронь, не тронь моего милого!
Акаст выносит из дому статую Протесилая. Лаодамия выбегает за ним. Хватает за руки Акаста и вопит.
Лаодамия. Не дам, не дам! Оставь, оставь его мне. Не гляди, что он так недвижен, – только днем повосковел он, – ночью он опять придет ласкать меня и шептать мне слова нежной любви.
Акаст(гневно кричит). Рабы, что же вы смотрите! Неистовая вцепилась в мои руки, не справиться мне с нею. Отнимите от нее восковой кумир!
Рабы несмелою толпою окружают Лаодамию и отнимают от нее статую.
Лаодамия. Рабы, не смейте! Не дам, не дам моего милого!
Антим охватил Лаодамию сзади и тащит ее к порогу дома. Статуя в руках Акаста. В это время, привлеченные молвою и шумом, начинают приходить по одной, по две подруги Лаодамии в простых домашних одеждах.
Лаодамия. Горе мне! Отняли моего милого!
Подруги. Что здесь? Что это отняли у Лаодамии?
Окружают Лаодамию и Акаста. Во время последующих речей рассматривают статую, обнимают Лаодамию, тихо говорят с вновь приходящими женами.
Акаст. О Лаодамия, теперь я понял причину твоего упрямства!
Подруги. Это – статуя, которую изваял Лисипп. Какой он искусный! Воск точно живой. Только не дышит.
Акаст. Не знаю, кем создан этот кумир, но я видел – как живого обнимала его Лаодамия.
