Угощение с самого начала и, может быть, даже все время, а не только в конце!
Однако забеспокоился дух благоразумия, всегда сдерживавший авантюристические порывы Энн: не разболятся ли у них животы, если они целый вечер будут поглощать столько вкусных вещей?
Вдруг, словно яркая вспышка фейерверка, загремела веселая музыка и начались танцы — на веранде и в саду! — и не просто под граммофон, а под целый оркестр, состоявший из рояля (его вынесли на веранду!), скрипки и кларнета, а на кларнете играл сам мистер Бимби из галантерейного магазина «Эврика», дирижер уобенекского оркестра!
Это было уж слишком. Энн обратилась в бегство. Энн — бесстрашную пловчиху, чемпионку лазанья по крышам — охватил страх перед обществом; она скрылась во тьму и стояла, кусая кончик указательного пальца. (Много лет спустя Энн еще раз охватило такое же чувство, когда она сначала чинно вела многолюдное собрание богатых, надменных и любезно-унылых дам, с важным видом обсуждавших немыслимые реформы, а потом вдруг очутилась в шумном нью-йоркском ночном клубе.)
Уже без всякой радости, а с болезненным сознанием долга Энн зашагала обратно к дому Эвансов и вошла в калитку. Тут ей стало еще хуже. Ей показалось, будто на ней старое ситцевое платье. Другие девочки были такие нарядные-Милдред Эванс в кружевах на розовом атласном чехле, Мейбл Макгонегал (старшая дочь доктора) в красном бархате с ожерельем из поддельных бриллиантов, Фейс Дарем в легких японских шелках, — такие нарядные, такие женственные, такие очаровательные, такие воздушные, а она такая заурядная и тяжеловесная!
(Энн не заметила, что остальные двадцать девочек были одеты даже проще и скромнее, чем она сама. Милдред, Фейс и Мейбл со своими смешками и ужимками на всех вечеринках оказывались в центре внимания. Не отличаясь знанием латыни или кулинарного искусства, они тем не менее были созданы для того, чтобы блистать в свете, выйти замуж за литовских князей, или сделаться кинозвездами, или вести роскошную жизнь, получая алименты и распивая коктейли.)
Энн смотрела на кружившиеся под райскую музыку пары с таким видом, с каким приземистая старая дворняжка глядит на стройную, длинноногую борзую. Но миссис Эванс так любезно подплыла к ней и так приветливо закудахтала: «Ах, Энни, милочка, мы так тебя ждали, мы так надеялись, что ты все-таки придешь! Ты должна обязательно выпить лимонаду перед танцами!», — что Энн сразу пришла в себя. А какой это был лимонад! В западном полушарии еще не начал бить неиссякаемый фонтан содовой воды, в аптеках еще продавали ванильное мороженое с содой или просто ванильное мороженое. Фруктовый лимонад, которым миссис Эванс потчевала Энн (не объяснив при этом, что такое лимонад нефруктовый), шипел от колотого льда, и в нем плавали ломтики ананасов, апельсинов и две спелые вишенки! Энн пила его, замирая от неземного блаженства, пока вдруг не заметила, что миссис Эванс удалилась.
Опять одна! Ей захотелось тихонько уйти.
В эту минуту она увидела, что под елкой на складной табуретке сидит Адольф Клебс и тоже пьет фруктовый лимонад.
— Привет, Энни. Иди сюда и садись, — необычайно любезно произнес он.
Едва ли еще когда-нибудь в этом мире Адольфу довелось снискать такое лестное признание: Энн поставила свой стакан с лимонадом обратно на стол не только недопитым, но даже с нетронутой вишенкой на дне. Воз-› ле Адольфа стояла вторая брезентовая табуретка, и Энн уселась, подперев руками подбородок.
— Почему ты не танцуешь? — спросила она.
— Да ну их к черту! Они слишком задаются! Я просто сын старого сумасшедшего сапожника! А ты почему не танцуешь? Ведь твой отец — тоже богатый!
Она не унизилась до ложной скромности и не стала отрицать — ведь это было правдой: ее отец зарабатывал две тысячи восемьсот долларов в год. Вместо этого она сказала:
— Да ты просто спятил, Дольф! Они все без ума от тебя! Ты ведь танцуешь лучше всех в городе! Все девчонки только и мечтают с тобой потанцевать!
— А ну их всех к чертям! Знаешь что, Энн, единственно, кто тут порядочный, так это мы с тобой. Все эти девчонки — просто кривляки. Они ни плавать не умоют, ни охотиться, и в школе учатся в тысячу раз хуже тебя и… и еще ты никогда не врешь, а они все вруньи и вообще. Нет, ты замечательная девочка, Энни. Ты моя девушка!
