Ярулла смотрел на мать, не понимая того, что ему говорят, сознавая лишь одно, что сегодня, сейчас, решится его судьба; опять и опять думал о Зарифе, но сколько было «за», столько же и «против».
Он сел на краю нар, ссутулился, придавленный тяжестью возникших противоречий.
«Зря ты, глупый, приехал нынче, надо было написать, что не отпускают с работы, — корил он себя. — Может, у этой Наджии характер плохой, и всю жизнь буду я каяться».
— Ты не заболел, сынок? — Мать пытливо заглянула в его лицо, залитое темным румянцем, постояла, перебирая висевшие на груди четки, сделанные из косточек хурмы. — Хочешь, я катыка принесу?
Не дожидаясь ответа, она слазила в погреб, постелила на нарах скатерть, поставила чашку квашеного молока, положила кусок хлеба.
Во дворе весело звучали звонкие девичьи голоса; это сестренки хозяйничали там, и Ярулла остро позавидовал их беззаботности: им, конечно, интересно такое событие в семье, — брат женится! — а ему одно огорчение.
Он и не притронулся к еде. Шамсия угадала смятение сына, подошла, неловко поправила над его лбом прядь жестких волос.
— Наджия — славная девушка, ты не беспокойся. Мы с отцом тоже не сами сказали, что согласны пожениться, другие сказали за нас. А прожили вместе душа в душу. — Шамсия вдруг нахмурилась: вспомнила, что не вдвоем с Низамом прожили они свой век, была еще София-апа в этой избе и у нее тоже были дети от Низама. Но минутная хмурь быстро сменилась на лице женщины выражением привычной туповато-непоколебимой покорности долгу. — Мы о твоей женитьбе много думали и все обсудили. А если ты о Зарифе печалишься, то зря. — Заметив, как дрогнул Ярулла, мать добавила уже сухо, жестко: — Она со всеми мужчинами заигрывает, вертлява не в меру. Такая хорошему татарину не ко двору.
Двое суток кружила, бесновалась метель, замела сугробами пути-дороги. Солнце утонуло в облачных перинах, и белая пасмурь, скрадывая дали, затянула окрестность. Видимость ограничивалась то деревенскими околицами, то крышами соседних изб, с которых ветер сдувал космы дыма, перевитые снежной замятью. Мир страшно сузился, и от этого Ярулла еще острее ощущал безвыходность своего положения.
Женщины не успевали счищать снег с крылечек, мужчины прорыли вдоль улицы глубокие ходы — траншеи; не только на санях — на волокушах не проберешься. Но о свадебном поезде никто в семье Низамовых не тревожился: после сговора и первой ночевки жениха у невесты свадьбу можно играть хоть через неделю, хоть через год. Бывали случаи, когда невеста входила в дом родителей мужа уже с младенцем на руках.
— Вот я закончу курсы и привезу к тебе твою Наджию на тракторе, — сказала Ярулле Зарифа, как бы невзначай встретив его на тропе среди крутящихся снежных вихрей.
— Я и без тебя привезу, — ответил он, уязвленный ее насмешкой.
Погода погодой, но лошади у Низамовых не было, а лошаденка будущего тестя не годилась для свадебной упряжки, и даже на махан не годилась: выведи в поле — упадет под первым порывом ветра.
— Правда, чего тебе не терпится? — Зарифа совсем забыла о девичьей скромности, но вдруг притихла, побледнела и, открыто глядя в глаза Яруллы, сказала с упреком: — Ведь ты даже не знаешь, какая она, эта Наджия. Ты столько лет не был в деревне, а она с детства от всех пряталась. Потому что некрасивая! Потому что бородавка у нее чуть не на носу! — Голос Зарифы зазвенел, а лицо осталось печальным: погас блеск в глазах, жалко изогнулись губы, и Ярулле захотелось взять ее на руки, успокоить и приласкать, как ребенка.
Но вместо того он сказал с нервной грубостью:
— Ты лучше изучай гайки на тракторе. Помощников у тебя найдется много, а женихи будут бояться, как бы ты сама первая к ним не посваталась.
Зарифа сразу вскипела гневом, большие глаза ее сделались огромными. Теребя концы шали, запорошенной снежком, она подошла вплотную.
— А что ты мне в прошлом году говорил? Ты забыл разве, что у меня уже есть жених? Не я тебя сватала — ты за мной бегал, а теперь к другой переметнулся. Глупый ты, да еще и злющий. Если бы я тебя не полюбила, не расстраивалась бы из-за твоей никчемной свадьбы!
