Следует несколько минут молчания.
— Mais j’espere que vous vous promenez, mademoiselle?[31] — обращается наконец Иван Павлыч к Агриппине.
— Mais oui![32] — отвечает Агриппина.
— У нас есть восхитительные виды! — говорит Марья Ивановна, — настоящая Саксония!
— J’imagine comme cela doit être ravissant![33]
— Необыкновенно! мы часто ездим кататься — j’espère que vous serez des nôtres?[34]
— Здешние кавалеры такие все противные! — снова пищит Клеопатра.
— Ах, ma chère, можно ли так говорить! она у меня такая наивная!
— Вы к нам приезжайте! нам без вас будет скучно! — продолжает Клеопатра.
— Ах, Клеопатренька! можно ли быть такой откровенной! — строго замечает Марья Ивановна.
Но Иван Павлыч очень доволен; он даже потихоньку хихикает при каждой новой выходке Клеопатры. Марья Ивановна замечает это и хочет сразу завладеть женихом.
— Vous n’avez pas l’idée comme les messieurs d’ici sont mal élevés[35], — говорит она, обращаясь к Вологжанину.
— Vraiment?[36]
— О, ужасно!
— Представьте себе, мсьё Разбитной свищет, когда танцует! — восклицает Aglaé.
— Dites moi, je vous prie![37]
— А мсьё Семионович танцует-танцует — и вдруг посреди зала бросит даму и так-таки прямо ей и говорит: надоела!
— Mais… c’est incroyable![38]
— Et pourtant c’est vrai![39] — задумчиво и серьезно отвечает Марья Ивановна, — pauvres enfants![40]
— J’espère, madame, — говорит Иван Павлыч, раскланиваясь и помахивая шляпой, — j’espère que vous voudrez bien m’accorder votre bienveillance…[41]
— Очень рада… у нас понедельники… on danse chez nous!..[42] а впрочем, мы почти всякий вечер дома.
— Приезжайте к нам! нам без вас будет скучно! — пристает Клеопатра.
Второй визит кончился.
— К Порфирьевым! — кричит Вологжанин, усаживаясь на дрожки.
«А Клеопатра милая! — думает он дорогой, — и если старуха не поскупится, можно будет у этой пристани и якорь кинуть! Да и мать, кажется, тово… препопечительная… славное будет житье! будут тебя тут и кормить, и чесать, и умывать — просто как сыр в масле!»
— Ах, мамаша, какой он душка! — сочувственно восклицает Клеопатра, немедленно по удалении Ивана Павлыча.
Порфирий Петрович был дома, когда приехал к нему Во-логжании. Он в это время заперся в своем кабинете и считал деньги, что с малолетства составляло его любимое развлечение. Однако ж стук подъехавшего экипажа вывел его из временного оцепенения. Порфирий Петрович поспешил спрятать деньги, причем покраснел как рак, два раза крякнул и собственноручно отворил Ивану Павлычу дверь.
— Имею честь рекомендоваться — Вологжанин! — сказал Иван Павлыч, расшаркиваясь еще в передней.
— Слышал-с, слышал-с! очень рад! — проговорил Порфирий Петрович, приятно улыбаясь, — на службу к нам?
— Да-с; то есть, желал бы…
— Что ж, очень приятно! милости просим в гостиную.
В гостиную ход был через зал, а в зале репетировала на фортепьянах урок Феоктиста Порфирьевна, девица лет восьм-надцати, старшая дочь хозяина, и вместе с тем весьма интересная толстушечка. У Ивана Павлыча, как у человека с побуждениями в высшей степени матримониальными, подкосились ноги от одного лишь взгляда на существо различного с ним пола.
«Что ж этот скверный хлап меня уверял, что она каверзная, — подумал он про себя, — напротив того, она скорее кубышечка!»
— Моя старшая дочь, Феоктиста! — сказал между тем Парфирьев.
Феоктиста Порфирьевна встала, присела и хотела куда-то бежать.
— Позови мамашу, — сказал Порфирий Петрович, — прошу покорно в гостиную, — прибавил он, обращаясь к Ивану Павлычу.
Пришли в гостиную и сели, но так как Вологжанин не предвидел такого случая и не приготовился к нему, то весьма естественно, что находился в затруднительном положении относительно приискания сюжета для разговора.
— Так вы к нам? — сказал опять Порфирий Петрович, — что ж, это приятно!
— Мне будет очень лестно… если я удостоюсь, — проговорил кое-как Вологжанин.
— Очень рад! очень рад! у нас просто! люди мы не светские, а с приятными знакомыми провести время готовы.
— Светскость… конечно, — отвечал Вологжанин, — но, с другой стороны, природа имеет неоспоримые преимущества даже перед светскостью…
